З1-Ш2: мат

Увага! Нецензурна лексика!

–    Малой! Малой! Ты где?!
–    В параше!
–    В магазин идёшь?
–    Иду!
–    Ну так вылазь быстрее, уже половина пятого.
–    Вылажу.
Антон продолжает читать газету «Вне закона», хотя брат уже начинает нервно долбить ногою двери туалета.
–    Вылазь, поц, провоняешь всю квартиру.
–    Дочитаю статью и выйду.
–    Блядь, ты заебал. Короче, я ложу деньги около вазы. Купишь бутылку «Живчика», четыре бутылки пива, Бонда три пачки, пачку Мальборо лайтц, три батона и чипсов на остальные деньги.
–    Блядь, я не донесу столько всего один.
–    Рюкзак возьмёшь. А, и консерву рыбную бате купишь. Слышишь?
–    Слышу.
Антон дочитал статью о маньяке терроризировавшем пригород Новгорода, полюбовался ещё раз грудями одной из жертв, сфотографированной в куче листьев с кровавой, до хребта, улыбкой на горле, отмахнулся от летавшей пред самым носом мошки, перелистал журнал до конца, остановившись пару раз, чтобы рассмотреть дырку в голове бизнесмена и полусгнивший труп бомжа, сложил его (не труп) и бросил на кучу в углу.
–    Эх, блядь, и посрать нормально не дадут.
Испустив последние зловонные вздохи из самой глубины души, Антон встал с унитаза, почесал отсиженные на жестком сиденье ягодицы, теранул шероховатой серой бумажкой пару раз зад. Заметив, что придавил мошку, проследил за их падением в озерцо желтоватой воды, затем подтянул штаны, посмотрел на что похож след оставленный съехавшей в воду тёмно-коричневой фекалией, отхаркнулся, сплюнул сопли в унитаз и только тогда спустил воду.
Покинув пределы читального зала, Антон пошел на кухню, взял лежащую около вазы пятидесятигривенную банкноту, глотнул из чайника воды, взял из вазы яблоко, надкусил его, скривился от кислоты сдавившей язык и зубы. Бросив надкушенное яблоко обратно в вазу, выплюнул пожеванный кусок в мусорное ведро, промыл под краном рот и пошёл в коридор, выковыривая на ходу ногтем застрявший между зубами кусочек шкурки.
–    Побрызгай в параше! Малой!
–    Что?!
–    Побрызгай в параше!
–    Побрызгаю! – и тихо, помогая тем же пальцем просунуть пятку в кроссовок. – Заебал. К кому тёлки приходят, тот и брызгает.
Антон поднял с пола жёлто-коричневый от мастики, когда-то чёрный, рюкзак с затёртой надписью Reebok, открыл его, вытрусил на пол две замызганные тетрадки, пожеванную ручку, пустую измятую пачку L&M и кед, который он спёр на последнем уроке физкультуры у одноклассника слишком хорошо игравшего в футбол и постоянно разводившего вонь по поводу допущенных Антоном нарушений. Проверив два кармашка на наличие завалявшейся мелочи и скорбно убедившись в её отсутствии, накинул лямку рюкзака на правое плечо, глянул в зеркало на свои глаза, закапал их добытым из кармана шорт Нафтизином и, поковырявшись секунд десять с заедавшим замком, вышел в коридор, громко хлопнув при этом железной дверью, извещая таким образом о своём отбытии.
В коридоре около лифта стоял пацанчик в новеньких синих джинсах, свежей чёрной майке с соплею Nike на груди и белых-белых кожаных кроссовках Adidas.
–    Ты от кого идёшь? – спросил Антон, запуская руки в карманы шорт и наклоняясь спиною немного назад, чтобы избежать возможной подачи в голову (при определенном развитии разговора).
–    Я здесь буду жить, в сто тридцать седьмой, то есть живу уже. Мы позавчера переехали.
Антон выпустил пузырек Нафтизина из одной руки и зажигалку из второй обратно на дно карманов. Он явился домой только сегодня утром после пятидневного загула на даче у одноклассника по поводу начала летних каникул. Последние два дня они провисели там вдвоём трезвые и голодные, ожидая каких-то друзей одноклассника, которые должны были вот-вот приехать с «бухлом, ганджем и тёлками», но так и не приехали, найдя по-видимому более близкое и удобное место, чтобы всё это употребить. Новость о пропущенном въезде соседей, во время которого можно было умыкнуть что-нибудь ценное, погнала волны по бровям и лбу Антона, подымая уже стихавшую бурю недовольства жизнью вообще и своей в частности.
–    Антон, – прогундосил Антон играя желваками скул и, сощурив глаза, вяло пожал поспешно протянутую пацанчиком руку.
–    А меня Славик зовут. Ты в тридцать пятой живёшь?
Антон отметил про себя тупость и сцыкливость нового соседа, расслабился, достал из кармана пачку L&M с тремя сигаретами, протянул её Славику. Тот взял сигарету, поблагодарил, но подкуривать не стал.
–    Я на улице подкурю. А ты давно здесь живёшь?
–    Давно. Прикольные у тебя кроссовки, у моего брата похожие. Сколько денег?
–    Не знаю, сестра из Германии привезла.
–    Нормально. Вы вместе тут будете жить?
–    Нет, мы с ними разъехались, они на Позняках себе квартиру купили.
–    Кто они?
–    Сестра с мужем.
–    Понятно. Вы в центре где-то жили?
–    На Печерске, улица Кудри, не знаешь? Около Суворовского училища…
–    Так ты с родаками сюда приехал?
–    С мамой и бабушкой.
–    Понятно. Вызывай лифт.
Славик послушно нажимает на грязно-белую поцарапанную кнопку вызова лифта. Кнопка обиженно покрывается бледно-красными пятнами, но посылает сообщение кабине, что в ней снова нуждаются. Кабина недовольно вздыхает, потягивается и, проклиная в пол голоса свою судьбу, начинает карабкаться по канатам вверх. Добравшись до восьмого этажа, она нехотя размыкает потресканные, пересохшие губы и, обдав Антона и Славика смрадом собачей мочи, подслащенного едва уловим запахом алкогольной блевотины, поглощает их в свою чёрную, с серо-жёлтым налетом света на одной щеке, пасть.
Антон нажимает на обгорелую кнопку первого этажа, двери лифта медленно закрываются и пацаны оказываются в почти кромешной темноте. Антон молча курит, сплёвывая после каждой затяжки на пол, усыпанный серыми клочками бумаги, обгорелыми спичками, пивными крышечками и прочим мусором. Славик стоит в углу лифта, сосредоточившись на том, чтобы не коснуться заплёванных, в некоторых местах обгоревших стен. Через несколько секунд он привыкает к этой грязной темноте, на стенах постепенно проступают различные надписи музыкально-оскорбительного содержания. Славик пытается прочитать, что будет «Васе», если тот не принесёт «мне завтра 100 баксов», но двери уже открываются и надпись исчезает в потоке яркого электрического света, злобно бросившегося пожирать владения темноты. Пацаны выходят из лифта, спускаются по лестнице к выходу из парадного, выходят на улицу.
–    Ты куда?
–    В магазин, мне огурцы надо купить.
–    Я тоже туда. Идём на лавочку, покурим. Не люблю на ходу курить.
–    Я тоже.
Антон спускается по ступенькам, за ним по пятам следует немного растерянный Славик. Проходя мимо притихших бабулек, сидевших под парадным на облупившейся тёмно-зеленой лавочке, Антон демонстративно отхаркнул из горла сопли и сплюнул перед собой на асфальт. Но только когда расстояние между бритыми затылками пацанов и длинными морщинистыми носами бабулек превысило пять метров, их жирные обвисшие подбородки и щеки заходили ходуном, беззубые рты возмущенно зашамкали «молодежь…вот раньше…порядок…сильной руки нету…я бы их…» и т.д. и т.п. На спинах Антона и Славика трещала броня молодости, отражая удары молний выпущенных блеклыми зрачками, но как ни странно оба пацана дошли до скамейки около детской площадки, ни разу даже не споткнувшись, и спокойно уселись на спинку поставив ноги на доску предназначенную для сиденья. Славик подкурил от протянутой зажигалки, вдохнул дым и жирно сплюнул на серую доску между кроссовками.
–    В своей школе будешь учиться? – спросил Антон подкуривая следующую сигарету.
–    Не, мама хочет, чтобы я в лицей поступал.
–    Отличник…
–    Ну, почти, там за деньги всех берут.
–    Да, за деньги берут всех… и у всех.
Губы Антона растянулись в широкую, слегка высокомерную улыбку. Славик коротко хохотнул, хотя смысл шутки не дошёл до его сознания, и поспешил поддержать свой веселый тон:
–    А знаешь анекдот про наркомана, который второму дверь открывал?
–    Угу… А ты курил когда-нибудь?
Славик удивленно посмотрел на Антона и, когда до него дошло, что речь идёт не о сигаретах, зачастил:
–    Да, с Владом, мужем сестры. Мне так вставило. Я потом комедию прикольную смотрел, так смеялся, чуть не обоссался.
Славик немного смутился от вылетевшего ненароком грубого слова, но Антон не дал ему опомниться.
–    У нас во дворе один пацан так накурился, шо аж в штаны насрал. Не мог встать, короче, и дойти до параши, такой был убитый. А ему родаки только перед этим уматовые джинсы в магазине за полтишку зелени купили. Он когда начал раздупляться, нахуй их с трусами в мусоропровод выкинул, а родакам потом начесал, шо его, типа, раздели.
–    Это что такой сильный план бывает?
–    Конечно, но он, блядь, исполнил тоже. Он тогда в план ещё четверть чека геркулеса сыпанул и пластилина ещё накрошил, часов пять в памораках просидел.
–    Ого, блядь, серьёзно. Мне Влад рассказывал, что он тоже один раз так накурился, что не мог с кресла часа два встать.
–    Да, бывает и простой план так прёт, шо не рад. Только и думаешь, блядь, скорей бы попустило.
Славик уже чувствовал головокружение и тошноту. Они сидели на солнцепеке, Славик после окончания занятий ещё ни разу не курил, поэтому он осторожно бросил выкуренную наполовину сигарету за лавочку и добавил в пенистое озерцо между кроссовками слюны, пытаясь избавиться от противного привкуса табака.
–    Не хочешь сегодня хапануть?
–    А шо, есть?
–    Блядь, я шо тебя так просто б спрашивал.
–    Ну, не знаю, мне ещё за огурцами надо сходить.
–    Ну так, блядь, сходим в магазин, потом зайдём ко мне и с пацанами покурим.
–    Не знаю, можно в принципе. А до скольки вы собираетесь сидеть?
–    Тебе какая разница. Когда захочешь, тогда и свалишь, тебе ж один коридор перейти.
–    А что у тебя никого не будет?
–    Батя часов в семь придёт, но ему похуй, а матушка на даче.
–    Ну, можно. Я где-то до девяти посижу.
–    Заебись, идём в магазин. Сколько у тебя лаванды есть?
–    Пятьдесят рублей, но я могу только десять потратить.
–    Маловато. Если хочешь, чтоб на тебя никто во дворе не нависал, надо сейчас нормально моим пацанам выставить.
–    Понятно, конечно. Просто бабушка сказала сдачу принести.
–    А у тебя свои деньги дома есть?
–    Есть немного, я на ролики собираю.
–    Ты что ёбнулся?! Какие ролики! Тебя тут выставят на следующий день, только из двора выедешь и пиздец.
–    Что и днем могут выставить?
–    Блин, ну ты странный штемп. Это тебе не Печерск.
–    Нахуя они тебе вообще надо, кроссовки у тебя есть и заебись.
–    Так, а что я бабушке скажу?
–    Ничего не говори, отдашь огурцы, а сдачу из своих денег вернёшь. Зато мы нормально повисим, девахам позвоним.
–    Да… ну ладно. А где этот магазин?
–    Идём. Я покажу.
Пацаны слезли с лавочки и двинулись по направлению к магазину. Пока Славик покупал у бабульки около входа огурцы, Антон зашёл в магазин, купил батоны и банку скумбрии, решив пожертвовать из своих уже пятидесяти гривен пятеркой, разбив таким образом неудобную банкноту. В ларьке неподалёку они купили пиво, «Живчик», сигареты и чипсы и пошли обратно. Настроение Антона заметно улучшилось. На ровном месте без особой напряги он заработал сорок пять гэрэнэ, в перспективе обозначались ещё большие деньги, которые можно было нагреть на тупом мажоре, вечер сегодня обещал быть веселым (брату должны были принести пакет хорошего плана). Он шёл домой, уже не особо обращая внимания на треп Славика о своём бывшем дворе, знакомых и одноклассниках, вставляя время от времени многозначительные «да» и «ого». Жить стало лучше, жить стало веселей.
Славик тоже был доволен. Хотя рюкзак и оттягивал ему плечи, а в спину давила неправильно уложенная двухлитровка пива. Антон загрузил в рюкзак две бутылки и батоны, всучил ещё две бутылки ему в руки, а сам взял «Живчик» и кулёк с огурцами и чипсами; сигареты он тоже затусовал в рюкзак, в боковые карманчики. Но ради такого случая можно было немного и попотеть. Не прошло и двух дней, а он уже познакомился с довольно модным по одежде (футболка и шорты Adidas, кроссовки New Balance) и по разговорам пацаном (Славик уже успел запомнить с десяток блатных выражений). Он весело проведёт вечер, может быть с девочками, познакомится со старшими дворовыми пацанами, что обеспечит ему безопасность во дворе и его окрестностях. Кроме того, в новой школе можно будет зарисоваться круто проведенным летом, и всё это всего лишь за пятьдесят гривен.
Около парадного они встретили двух девушек, знакомых Антона, которые стоя курили, игнорируя сотрясания обвисших морщинистых подбородков и грудей.
–    Малой. Привет.
–    Привет.
–    Домой идёшь?
–    А что не видно?
–    Подожди, не ломись, сейчас мы докурим и вместе пойдём. Миша дома?
–    Нету, поехал с какой-то курицей на дачу.
–    Не пизди. Я ему час назад звонила, он был дома.
–    За час много чего может измениться, он вышел минут двадцать назад.
–    Шо ты гонишь, зачем бы он нас тогда приглашал?
–    А ты его уже просто заебала. Может хоть так перестанешь нависать.
–    Ответь, шо его нету дома.
–    Ну, блядь, не веришь, щас подымишься, посмотришь в квартире.
–    А что в рюкзаке?
–    Пиво. Пацан переехал в наш дом, выставляет на новоселье.
–    А.
Девушки рассматривают Славика, как будто только что его заметили, отмечают про себя, что тот неплохо одет, поэтому снисходят до знакомства.
–    Меня Ира зовут.
–    Славик.
–    Катя.
–    Очень приятно.
Девушки улыбаются, переглядываются.
–    Откуда переехал?
–    С Печерска.
Смущение и задышка от проделанного по солнцепеку перехода от магазина к парадному высушили рот Славика. Красноречие его иссякло, очевидно, с капельками пота заливавшими глаза. Он вытер тыльной стороной ладони лоб, облизал сухие губы чуть влажным языком и добавил:
–    Улица Кудри, около Суворовского училища…
–    Ого, что надоело с мажорами тусоваться?
Славик покраснел, опустил глаза, смущенно улыбнулся и выдавил:
–    Нет, то есть да. Мы с сестрой разъехались.
–    Понятно.
–    Идём, короче, Славик, бухать.
Антон и Славик заходят в парадное, за ними следуют девушки. Поднимаясь по лестнице к лифту, Антон поворачивает голову к девочкам и заявляет:
–    Брата дома нет, так что можете пиздовать обратно.
–    Посмотрим. Тебе пиздуну верить, всё равно что…
–    Что?
–    Ничего. Нажимай кнопку.
–    У меня руки заняты, нажимай ты.
Славик придавливает кнопку указательным пальцем и смущенно улыбается Ире.
–    Ты шо Вася? Тебя кто-то просил нажимать?!
Пиво было уже куплено, поэтому Антон решил больше не церемониться со Славиком, тем более что нужно было погонять понты перед девочками.
–    Малой, ты уже заебал своими наездами. Если сейчас Миша будет дома…
–    То што?
–    Посмотришь.
–    Испугался, пиздец просто.
–    Посмотришь.
–    Посмотрю.
Обостряющаяся словесная баталия прервалась к облегчению Славика скрипом расползающихся створок зловонной ракушки. Все зашли в лифт: сначала Антон, потом Ира, за ней Катя и последним, набрав побольше в легкие чуть менее вонючего воздуха, нырнул Славик. Ира без слов взяла из его рук бутылки. Он облегченно снял свой акваланг, поставил его себе на кроссовки и, придерживая левой рукой лямки, стал массажировать вспотевшие красные плечи.
Створки ракушки захлопнулись, и все погрузились в сумрачную тишину, нарушаемую только монотонным скрипом и гудением. Никто не хотел начинать разговор, для этого нужно было активно работать легкими и носом, поэтому довольно неожиданно прозвучал вопрос Кати молчавшей и улыбавшейся всё это время, и к тому же обращенный к Славику:
–    А сколько тебе лет?
–    Мне? Пятнадцать.
Славик краснеет, опускает глаза к полу и невольно разглядывает ноги Кати. На самом деле ему только недавно исполнилось четырнадцать, но на фоне худющего сколиозного Антона, которому действительно было пятнадцать, он выглядел старше и массивнее. К тому же Славик был на пару сантиметров выше Кати, обутой в ботинки на толстенной платформе, так что Катя охотно ему поверила.
–    Ты волосы покрасил или от природы такой блондинистый?
Ещё больше краснея, теперь уже от радости неожиданно оказанного внимания со стороны такой красивой девочки, Славик подымает голову, распрямляет плечи и, бросив благодарный взгляд на Антона уставившегося в потолок, отвечает дрожащим голосом, который срывается время от времени с деланного баса на тенор:
–    От природы. Мои родственники все такие, только муж сестры чёрный.
–    Он что, негр?
–    Нет, – Славик облегченно смеётся, – волосы у него чёрные. Так он белый, украинец.
Тут Ира оторвала невидящий взгляд от обгорелых и порезанных кнопок панели, по видимому уже определившись с видом мести зарвавшемуся Антону, и вмешалась в разговор:
–    А мне негры нравятся, особенно мулаты.
–    Ну так и пиздуй к ним в Африку.
–    Заебал ты уже пиздеть, Малой!
–    А хули, в Африке бабам жить заебись. Захотела чёрного члена, лезешь на пальму, будишь обезьяну и порядок. Захотела белого, опять лезешь на пальму, берёшь банан и тыкаешься куда душа пожелает. Правда можно заебаться по деревьям лазить, ну так это тоже можно решить, сделать себе, например, гнездо прямо на пальме. Ещё и срать прохожим на головы можно. Охуенно.
Створки лифта снова вовремя заскрипели и расползлись в разные стороны, лишая, правда, Иру возможности достойно ответить на это хамское заявление. Всё что она смогла придумать, выходя в коридор, было:
–    Допиздишься ты когда-нибудь, Малой.
Эту фразу и подобные ей по смыслу Антон слышал в своей жизни тысячу раз, поэтому, презрительно хмыкнув, он спокойно взял у Славика рюкзак и отдал ему кулёк с огурцами и чипсами.
–    Отдашь бабке огурцы и заходи ко мне.
–    Хорошо. Я быстро.
Славик подошёл к своей двери и надавил несколько раз кнопку звонка.
–    Так ты ещё и его сосед. Повезло тебе…
На этот раз Славик проигнорировал фразу Иры, но не потому, что резко поумнел, а просто потому что ждал позывных бабушки.

Двери квартиры Антона естественно так и остались открытыми, Миша не соизволил оторвать свой зад от дивана, на котором валялся втыкая в телевизор. Не снимая кроссовок, Антон пошёл на кухню ставить пиво в холодильник.
Тем временем Ира без лишних слов скинула туфли и пошла в комнату, откуда доносились электронные позывные какого-то диджея. Нисколько не удивившись присутствию Миши, она тихонько вынула из кармана зажигалку, прицелилась, метнула её в коротко стриженый висок и спряталась за косяком двери.
–    Ты шо оборзел, дыбил?!
Ира вышла из-за стены и сказала обиженным тоном:
–    Не оборзел, а просто охуел.
Миша изобразил недовольную гримасу и снова уставился в телевизор.
–    Что смотрим?
–    Фильм.
–    Интересный?
–    Очень.
Ира подошла к дивану и уселась рядом с Мишей, откинувшись на спинку так, что её поясница упёрлась в бок возлюбленному, который немного подвинулся, но всё также продолжал втыкать в быстро сменяющиеся яркие картинки музыкального клипа.
Посидев несколько секунд и немного успокоившись, Ира запустила руку под Мишины джинсы. Проникнув под плавки и преодолев проволочное заграждение чёрных волос, она нежно обхватила горячий комок, чуть сжала и потянула его на себя.
–    Привет.
–    Оторвёшь.
В Мишином голосе на этот раз не было раздражения, поэтому Ира повернула к нему голову и, слегка улыбнувшись, сказала:
–    Ну и что. Давно пора.
–    Ты одна пришла?
–    С Катей.
Ира разжала вспотевшую руку, вытащила её и вытерла о брюки.
–    А где она?
Заметив на голой груди Миши хлебные крошки, Ира начала аккуратно сметать их ладошкою на пол.
–    Не знаю, наверное, уже с твоим Малым развлекается.
–    Ей таких три не хватит.
–    Хватит, у твоего Малого язык десять членов заменит.
–    Шо, опять посрались?
–    Та, это ж такой пиздливый ящик, кого хочешь из себя выведет. Стояли, короче, с Катей под парадным, спокойно себе курили. Смотрю, чешет с пацаном, морда довольная, аж светится. Только нас увидел, сразу набычился, типа модный такой, мимо проходит – не замечает. Спрашиваю: «Миша дома?», а он мне: « Миша с новой девочкой на дачу уехал». Ну не долбоёб?
–    Я и думал уехать…
–    Что ты сказал?!
Ира игриво обхватывает его горло и начинает как бы душить. Миша смеется, пытается разжать её руки.
–    Убери когти! Ай! Поцарапаешь шею. Ира! Хватит!
–    Ну ладно, живи. Я сегодня добрая.
–    Так что, можно ехать?
–    Ах ты ж сволочь!
Ира порывисто наклоняется к Мише и целует его в губы, но он только улыбается и не отвечает на её ласки.
–    Так, да?! Едь.
Она встаёт с дивана и не оборачиваясь идёт в прихожую, стоит там секунд пять в ожидании, но Миша конечно же не бежит и не умоляет её вернуться. Ещё пару секунд Ира задумчиво смотрит на свои туфли, затем, нахмурив брови, идёт к двери, открывает её и резко, с сильным хлопком, закрывает. Постояв ещё немного и снова напрасно, обувается в тапочки и идёт в кухню.
–    Вы времени не теряете.
–    А шо такое, – с довольным лицом ухмыльнулся Антон, отхлебывая пиво из серой чашки с отбитой ручкой. Катя сидит по другую сторону столика, прислонившись к спинке уголка, тоже с чашкой пива и сигаретой в руках.
–    Кто-то пришёл? – спросила Катя, сделала затяжку и запила её пивом.
Ира молча подходит к столику, берёт пачку, достаёт сигарету, бросает пачку обратно, берёт зажигалку и, подкурив, отвечает:
–    Нет.
Лицо Антона приобретает ещё более довольное выражение.
–    Скорее кто-то ушёл.
–    Двигайся.
Антон неохотно подвигается на середину уголка, а Ира садится на его место.
–    Я вам помешала?
–    Нет. Поссорились?
–    Просто пришла покурить. Нельзя?
–    Я же говорил, что ты его заебала.
Ира спокойно берёт со стола чашку Антона и делает большой глоток.
–    Э, возьми себе налей.
–    Уже взяла и налила.
–    Вот сучка. Мне же потом придётся её выкинуть.
–    Купишь новую.
Катя поспешно берёт со стола свою чашку.
–    Блин, кто тут хозяин вообще?!
Ира делает ещё один глоток, затягивается, струшивает пепел в блюдце и медленно, как бы угадывая, говорит:
–    Это, наверное, ты.
Катя смеётся, а Антон, сцепив зубы, качает головой и неожиданно делает резкий выпад рукою, пытаясь забрать чашку у Кати. Катя отводит руку, но делает это слишком быстро и немного пива выплескивается ей на джинсы.
–    Блядь! Што ты делаешь, идиот!
Она ставит чашку на стол и сердито стряхивает капельки на пол.
–    Вот придурок.
Антон заливается смехом и хватает чашку. Катя снимает с крючка на стене полотенце, вытирает руку и джинсы, вешает полотенце, и, бросив презрительный взгляд на Антона, затягивается и выдыхает дым ему в лицо. В этот момент на кухню заходит Миша, зевая и почесывая голый живот. Он подходит к столу, берёт пачку, достаёт сигарету, подкуривает.
–    Ну что, Малой, всё купил?
–    Да.
–    Сколько чипсов получилось?
–    Шесть пачек.
–    А где они?
–    Пацан сейчас принесёт, сосед новый. Позавчера переехал.
–    Ну и нахуя он тут нужен?
–    Он со мной посидит, а то мне не с кем и попиздеть будет. Ты ж Леху не разрешаешь приводить.
–    Смотри, если что-нибудь спиздит или сломает, будешь от родаков сам выгребать.
–    Да он мажор, если шо, можно будет с него денег в поряде сбить.
–    А ты чо на дачу не едешь? – вмешалась Ира оторвав взгляд от надбитого когда-то красного блюдца.
–    Зачем?
–    Ну как, курицу трахать.
–    Ты что новую тёлку мне подмутил? – улыбаясь обращается Миша к Антону.
–    Ага, только я не уверен, шо она целка.
–    Не, Малой, я хочу целочку, а то что-то в последнее время один сэкнд хэнд попадается.
–    А ты вот Малого своего выеби, – обиженно вставляет Ира.
–    Иди на хуй, дура.
–    Та я подозреваю, что и он уже бэу.
–    Сам ты бэу.
Теперь уже в голосе Антона появляются сердитые нотки, а Ира наоборот расцветает и продолжает развивать тему:
–    И кто ж это тебя так, бедненький?
–    Дед пихто.
–    Вай, вай. Дэд Пихто такой рэзвий. Как же ж он тебя догнал? А может ты и не убегал?
–    Убегал, убегал, – отвечает вместо Антона Катя.
–    Убегал, но не убежал. Ножку подвернул? – ехидно спрашивает Ира уже улыбаясь во весь рот.
–    Иди на хуй. Заебали.
Антон хаотично соображал, как ему достойно вырваться из этой осады, против троих ему не выстоять, когда к его счастью в дверь позвонили. Кинув грубо Ире: – Дай пройти. – Антон вылез из-за стола и с гордым видом пошёл в прихожую.
В дверь звонил Славик. Когда бабушка впустила его в квартиру, он всучил ей кулёк и сразу же побежал в туалет. Посидев там немного и обдумав план дальнейших действий, он быстро перебрался в ванную. Напившись из под крана воды, разделся, быстро сполоснулся под душем, оделся и пошёл к себе в комнату. Славик довольно часто практиковал такой номер. В большинстве случаев, если бабушка не забирала сдачу в первые пять минут, она о ней потом забывала. Славик таким образом уже насобирал около восьмидесяти долларов, но сорок гривен было всё-таки приличная сумма, поэтому он включил радио на музыкальном центре, полежал немного на кровати, вспоминая лицо и ножки Кати, затем полез в шкаф, достал из заначки четыре десятки, положил их в задний карман, выключил музыку и пошёл на разведку в кухню.
Бабушка готовила ужин и как раз резала на салат огурцы. Сердце Славика учащенно забилось, чтобы скрыть свое волнение он достал из холодильника бутылку Кока-колы, сделал пару глотков, поставил бутылку обратно и стал переставлять различные баночки и коробочки с места на место, имитируя поиски чего-нибудь съестного.
–    Скоро ужин будет готов. Закрывай холодильник.
–    Я щас ухожу гулять.
–    Куда?
–    Во двор.
–    С кем?
–    Я там с мальчиком одним познакомился, пойдём посмотрим район.
–    Подожди двадцать минут, покушаешь и пойдёшь.
–    Он меня ждёт. Я в девять буду.
Славик закрыл холодильник и пошёл из кухни, держа перед собою пол палки колбасы.
–    Смотри аккуратнее там, никуда не влезь.
–    Что я маленький, бабушка.
Довольный тем, что бабушка не вспомнила о деньгах, Славик пошёл в прихожую и, положив колбасу на стульчик, стал натягивать кроссовки.
–    Зорик!
Рука Славика, тянувшаяся к замку, застыла на пол пути, сердце снова заколотилось, выталкивая капельки пота на лоб и спину. Поколебавшись, он осторожно отозвался:
–    Что?
–    Тебе Сергей, одноклассник, звонил.
–    Что он хотел?
–    Не знаю, просил перезвонить когда придёшь.
–    А. Приду, перезвоню.
Славик крутанул замок и ретировался в коридор.

–    Шо ты так долго?
–    Та одноклассница звонила, приглашала погулять, еле отмазался.
–    А где чипсы?
–    Блин… забыл. Они в кульке остались, на кухне.
–    Ну ты и Вася, иди забирай.
–    Не могу, бабушка нависнет: куда и зачем, я ей сказал, что во двор иду гулять. Я вот колбасу взял.
Антон берёт колбасу из рук Славика, презрительно её осматривает, но войти не приглашает.
–    У меня ещё двадцать рублей есть. Идём сходим за чипсами.
–    Сейчас уже пацаны будут приходить, иди сам. Меньше дуплить в следующий раз будешь.
–    А кулёк у тебя есть?
–    Щас вынесу.
Антон идёт на кухню, где уже царят мир и спокойствие. Катя пьет пиво и как всегда молча чему-то улыбается. Ира сидит на коленях у Миши и шепчет ему что-то на ушко.
–    Что там такое?
–    Та Вася забыл чипсы. А где у нас кульки?
–    Тут под сиденьем. Нахуя тебе кулёк?
–    Пойдет щас купит, домой не хочет заходить.
–    Это он колбасу принёс? – спросила Катя, заметив в руке Антона тёмно-коричневую палку.
–    Встаньте, я достану ему кулёк, – потребовал Антон, бросив колбасу на разделочный стол позади себя.
–    Дай ему свой рюкзак и скажи, чтобы купил вместо чипсов две бутылки водки.
–    Ладно.
–    Подожди, Малой. Ты с ним не идёшь? – выпалила Катя в спину направлявшегося в прихожую Антона.
–    Нет. А что такое? – раздраженно спросил Антон, остановившись в проёме дверей.
–    Схожу тоже прогуляюсь.
Катя затушила сигарету, допила торопливыми глотками пиво и выбралась из уголка.
–    Э, народ, а картошку кто будет жарить?
–    Малой пожарит.
–    Я ещё и картошку буду жарить, вообще, блядь, бабы оборзели!
–    Ничего, тебе полезно. Дай я пройду.
–    А тебе, блядь, только жрать полезно, да?
–    И пить ещё. Дай пройти. 
–    Понятно, пиздуй. Может отсосёшь у мажора, тоже полезно.
–    Твой сосать не буду, и не мечтай.
–    Кто тебе даст.
–    Можно подумать, гордый онанист-самоучка.
–    Лучше подрочить, чем с такою…
–    Малой, харэ пиздеть, бери чисть картошку.
–    Шо один?!
–    Мы стол пойдём накрывать, а эти придут тебе помогут.
–    Ну-ну, идите, смотри только на скатерть не кончай, матушка только недавно постирала.
Ничего не ответив, Миша и Ира выходят из кухни, решив очевидно, что с Антона достаточно грохота закрываемой в прихожей двери. Антон достаёт из-под раковины ведро со старой морщинистой картошкой, высыпает треть в раковину, достаёт из ящика нож, а из стола здоровенную эмалированную кастрюлю и, глубоко вздохнув, приступает к чистке.
Заебали, сука, всё должен я делать, блядь. В магазин – Малой, квартиру убирать – Малой, на дачу – Малой, жрать готовить – тоже Малой, охуеть просто. И, сука, никто ж даже спасибо не скажет, так и надо, блядь. Сами, сука, целыми днями только и делают, что ебутся, а тут, нахуй, и подрочить даже некогда. Были бы деньги, блядь, хуй бы я шо делал. Хотя бы сотка баксов в месяц. Матушке гривен двести на жрачку отдавал бы и пиздец. А с тремя сотнями уже можно что-то мутить. Не, конечно, три сотни маловато, чтоб хотя бы штука и зелени, вот это можно было бы, нахуй, развернуться. Даже планом барыжничать. Да, блядь, было бы мне лет двадцать, сука, а то, блядь, кинут нехуй делать. Чисто по знакомым продавать, это ж гонево, пацаны перестанут уважать, нависать будут, в долг брать, хуй же откажешь, на постой раскумаривают. Хуёво, блядь, хуёво. Машины ебашить, тоже гонево, надо с кем-то, где-то их тулить надо. Чтобы Лёха, блядь, не ссал, уже давно можно было бы нормальные деньги на магнитолах подымать. А если попадёшься, там можно с людьми нормальными познакомиться… ну и запетушить, правда, могут нехуй делать… и матушка плакать будет… и хуй же ж откупят… Да, блядь, чего я, сука, не учился… и памяти нету нихуя. Та смысла, блядь, всё равно, блядь, мало. Кто б меня в институт поступил, если даже, блядь, на хавчик не хватает. То, блядь, Мише подфартило конечно. Во время он, блядь, на эту Социологию втулился. Без бабла, без связей. Щас уже хуй так пролезешь. Не, можно, конечно, на химика пойти, чтобы потом грузчиком в нормальное место взяли. Ну, блядь, нахуя мне такое счастье, отмучиться пять лет, чтобы потом за триста рублей всю жизнь мажорам телеки до машины подносить. Не, блядь, надо что-то серьезное придумать. Квартиру ёбнуть, например. У этого мажора бабла там в поряде должно быть. Если матушка на базаре три места держит, там деньги есть по любому. Надо будет с Сёсей поговорить. Хуёво, что они с бабкой живут. Так просто в квартиру не залезешь, надо только её хуярить. Сука, не, блядь, это ж такие демоны, замочат нехуй делать. Похуй, конечно, ну, блядь, неприятно. Похороны, мусора доебутся сто процентов. Не, блядь, надо что-то придумать поумнее… Блядь, ну везет же, сука, разным пидарам. За день семьдесят рублей потратить. Охуеть, у матушки за месяц всего двести пятьдесят и рада, что хоть столько есть. Хорошо, блядь, хоть Миша пристроился. Сто пятьдесят баксов и ещё на бензине двадцатка, охуенно, и работа не в напрягу, катайся себе по городу. Если б своя машина была, вообще заебись было. Даааа, что б мне такую работу. Я бы себе сразу тёлку завел. «И не мечтай», нахуй, были бы у меня деньги, сосала бы ты у меня по три раза в день, ещё б и спасибо говорила. А так, конечно, можно пиздеть. «Пойду прогуляюсь», блядь, уже увидела сучка, что мажор на неё ведётся и давай, блядь, пиздой шевелить. Эх, блядь, были б мои родаки с лавухой, жил бы я, сука, на Печерске, учился б себе спокойно, без проблем в хорошей школе или лицее, поступил бы потом в институт, на юриста, например. Потом на нормальную работу, машину купить, квартиру, тёлку охуенную завести… Да, блядь, хуёво жить одними мечтами… А для кого-то это всё реальность… И блядь, сука, не вырвешься же, нахуй, из этого болота. Без связей, даже с образованием хуй куда возьмут. Это так надо шарить. А тут, блядь, не мозги, а какое-то серое вещество. И как они, сука, эту математику просекают, пиздец. А физику? А химию? Тут, блядь, таблицу умножения еле догнал.
Это всё родаки виноваты, что у меня не башка, а чайник какой-то. Батя, пидар, только и знает, сука, шо свою водяру целыми днями жрать. Нагонит, блядь, смаги и всё похуй, шо матушка, шо мы. Хорошо, хоть не пиздит. Та, блядь, может лучше было бы шоб пиздил, но по делу, блядь. Чтоб, сука, хоть немного нами занимался, блядь, а то всё на матушке. Матушка, блядь, и на работе и дома пашет, а этот пидар зальется, блядь, и спать. Как его, сука, не заебало, это пиздец просто. Десять лет изо дня в день водяру глушить! Пидарас, сука. Из-за него так хуёво и живём. Шоб они меня нормально с детства воспитывали, я может как Миша куда-нибудь бы и втулился. Да, блядь, вон Мишу по учебе матушка контролировала, помогала и пожалуйста, выучился, блядь, человеком стал. Раньше легче, конечно, было. А сейчас… Двести пятьдесят рублей, сука, в грязи, нахуй, на сквозняках, целый день на ногах. Не, ну его на хуй. Я так жить не хочу. Лучше воровать, нахуй, чем так, блядь, жить и плодить таких же уродов как я… А этот, сука, лох, блядь, краснеет, стесняется, кончита. И всё равно ж своё получит. Тут, блядь, нахуй, на проезд к тёлке хуй выпросишь, а он, блядь, семьдесят рублей за день просто так выкинул. Заебало меня уже это всё, пиздец, надо что-то думать. 
Ещё этот ганджубас, сука, подлый. Куришь, вроде заебись, все проблемы похуй, а на самом деле ещё хуже становится. И делать толком ничего не делаешь, и тупишь напостой. Как я проебал эту квартиру, сука, пиздец… Реально можно было косарь за наводку срубить, а если бы ещё с собою взяли… Суууука, пиздец. Неделю, сука, никого нету, а я долбоёб, планокурствую. Завтра позвоню, завтра. Дозавтракался, нахуй. Восемнадцать косарей зелени, видик, нахуй, компьютер, центр, рыжего пятьдесят грамм. Ебануться, вот, сука, Вася. Продуплить такой шанс! Висел бы щас, сука, где-нибудь в сауне, пил бы шампанское, ебал бы охуенных тварей. Потом на море б мотнул. Блядь, я ещё, сука, ни разу на море не был. Пиздец, пятнадцать лет уже, и, блядь, ни разу на море не был. И может никогда и не поеду… Эх, блядь, скорей бы пацаны приходили. Ещё картошка эта, сука, голимая! Пока почистишь, охуеть можно. Всё, заебался я короче. Пошли они на хуй, щас мажора с этой сучкой припашу. Где они, сука, лазят, заебали, уже, блядь, час прошёл наверное. Уже ебутся суки где-то.
Антон вытер руки об шорты, подошёл к столику, взял пачку, достал сигарету, бросил пачку обратно, достал зажигалку, подкурил, засунул её в карман и сел на сиденье уголка. Сделав пару затяжек, струсил пепел в блюдце и закинул ноги на стол; поерзал несколько секунд, чтобы найти удобное положение и, вздохнув, уставился в жёлто-серый, с коричневыми потёками, облупленный потолок.
Эх, где бы замутить денег. Заебала меня уже эта бедность. Просто пиздец как заебала. Надо что-то думать… Думай, думай, Антон… Жалко брат волыну продал. С волыной полегче было б. Даже так просто Васю какого-нибудь защемить или у тёлок сумочки отбирать, или бабку с сигаретами выпасти.
Антон сжал губами сигарету, вытянул правую руку с выставленным указательным пальцем в потолок, обхватил снизу левой рукой эту имитацию пистолета и угрожающе прошипел:
–    Давай деньги, сука! Щас нахуй мозги все вышибу. Сумку поставь. Повернись, блядь. Ты шо оглохла, старая пизда?! Поворачивайся! Нагнись! (Антон отвесил смачный подсрачник бабке) Десять шагов вперёд. Бежать, нахуй. Бежать, я сказал. Тш! Тш! Тш! Тш! А ты что смотришь, пидар?! Пошёл нахуй отсуда! Тш! Тш! Тш! Тш! Тш!
Антон собирался уложить ещё парочку свидетелей, не позаботившись конечно вставить новую обойму, но пришлось их отпустить из-за полоснувшей по уже успокаивающимся нервам трели дверного звонка. Антон резко спустил ноги со стола, скинув при этом на пол пачку и блюдце, распорошив по и так не особо чистому линолеуму пепел и скрюченные агонией смерти бычки.
–    Блядь! Пиздец! Какого хуя так звонить! Что тут глухие, нахуй?!
Подобрав с пола каким-то чудом уцелевшее блюдце и накидав в него трупы сигарет, Антон выпрямился, поставил блюдце на стол, осмотрел пол в поисках пачки, достал её из-под стола для кастрюль, бросил на стол и пошёл открывать дверь.
–    Миша! Вынимай! Это уже, наверное, пацаны.
Антон распахнул дверь, которую естественно на замок никто не закрывал.
–    Блин, ты что не мог ручку подергать?
–    Важко мені, сину… дуже важко…
–    Я думаю. Чего не заходишь?
Отец Антона стоял уперевшись лбом в левую руку согнутую в локте, которой он упёрся в стенку ниже звонка. В правой руке он держал чёрную замызганную сумку с разъехавшейся молнией, которую сдерживал от полного разрыва зеленый с облупившейся местами краской бегунок, напряженно сцепивший зубы в безнадежной попытке скрыть от постороннего глаза, и таким образом от позора, неэстетично выглядевшие внутренности сумки. Треугольные проёмы, образовавшиеся от застывшего посередине молнии бегунка, обнажали скомканный застиранный полиэтиленовый пакет, клубок спутанной серой веревки и бутылочку из-под минералки с чем-то коричневым и вязким. Сглатывая слюну и шумно выдыхая, отец продолжал жаловаться сыну на свою несчастную судьбу, на надоевшую, монотонную, плохо оплачиваемую работу, на непонимающую жену, на свое слабое здоровье и возраст, на ворующее начальство, на правительство, на Бога, на черта; он извинялся, он умолял сына простить его, но из всего этого потока мыслей на поверхность он смог выдать только:
–    Важко мені… Хто би знав, як мені важко…
Антону и не нужны были эти слова, он слышал их сотни раз. Он давно простил отцу всё, и хотя часто материл его и даже бил иногда, никогда ни в чём не упрекал. Он видел перед собой свое будущее, которое ненавидел всею душою, но это будущее для его отца было настоящим, и поэтому злость погасла сама собою, на этот раз.
–    Заходи давай, батя. Проблюёшься, полегчает.
Отец воспринял совет с благодарностью и тут же пустил струю на стену ниже руки.
–    Ебануться. Только этого не хватало.
Антон взял из руки отца сумку, бросил её на пол в прихожую, постоял молча наблюдая как тот сплёвывает на пол длинную тягучую слюну и, решив, по-видимому, что следующей струи пока бояться нечего, взял его под руку и повел в квартиру.
–    Куди ми ідем?
–    В ванную, куда ж ещё.
Дойдя до ванной, Антон распахнул двери, включил жёлтый свет, подвел иссушенного спиртом и никотином отца к раковине, открыл холодную воду, отпустил его, вышел из ванной и закрыл дверь. Затем он пошёл в туалет, взял там половую тряпку, пошёл на кухню, намочил её, достал веник, совок, кулёк-майку и отправился убирать продукты извержения алкогольного Вулкана.
Сошкрябав со стены ещё не успевшую стечь к низу порцию недопереваренного супа из водки, чёрного хлеба, говяжьей колбасы и редиски, Антон подмёл образовавшуюся кучку на совок, струсил её в кулёк, выкинул в мусоропровод и принялся вытирать тряпкой остатки.
–    Бу-ба-бу, Хи-ха-ха, Бу-бу-бу, Ха-ха-ха.
За спиною Антона открылась хитроумная крышка электрифицированного многоместного гроба, неохотно выпуская на волю сначала курсанта, а затем лейтенанта половых армий.
Производя рекогносцировку позиций противника при подготовке к постельному сражению, они обменивались разведывательными ударами взглядов, улыбок, жестов, телодвижений, шуток и шутливых вопросов. Жажду боя не умерил даже отвратительный запах, который как бы предупреждал их о возможных последствиях. В запале безудержной храбрости никто из них не почувствовал витающих в воздухе запахов грибка, гонореи, сифилиса и околоплодных вод. «Я дерусь, потому что дерусь» было девизом курсанта, а лейтенант конечно «дралась, чтобы победить», но в данный момент никто из них не думал о причине предстоящего боя, так как стороны определились уже с целями и негласно договорились о времени начала сражения.
–    Фу! Кто это уже так постарался?! – сфамильярничал возбуждённый Славик.
–    Ну не я ж, наверное.
–    Шо, батя пришёл? – спросила более осведомленная Катя.
–    Да. Купили?
–    Ага, две бутылки «Княжего келиха», бутылку «Каберне», чипсов пять пачек и три банки шпрот. (Мороженное и шоколадку Славик решил всё-таки не упоминать)
–    Хватило двадцатки…
–    Я ещё мелочь по карманам пробил. Пришли уже пацаны?
–    Ещё нет, заходите. Поставьте водку в холодильник и дочищайте картошку.
–    А знаешь, какое полное имя Славика? – спросила Катя обманутая мирным тоном Антона.
–    Ну?
–    Зореслав. Скажи, красивое имя.
–    Это меня папа так назвал.
–    У нас в селе корова была Зорька.
Осознав допущенную оплошность, оба военноначальника поспешили отступить в квартиру. Засунув водку в практически пустой морозильник и достав ещё один нож, Славик и Катя стали около раковины, касаясь друг друга локтями и время от времени бёдрами.
–    Смотри, какая картошка. Похоже на голову мужика.
–    На Антона похоже.
–    Да, что-то есть, – засмеялся Славик, повернув немного голову в сторону дверного проёма. К его облегчению Антон, по-видимому, ещё боролся с алкосупом, поэтому Славик расслабился и добавил: – Это его изображение с загаром.
Катя ответила канонадой смеха, которая была прервана успешно проведенным точечным ударом. Антон приложил к картофелине длинный кусок шкурки, как бы приделывая ей волосы и сказал:
–    А вот так на тебя похоже.
Обрадованная успешным развитием предварительных боевых действий, Катя изогнувшись довольно сильно толкнула бедром в бедро заливающегося смехом Славика, накинув при этом на свои позиции маскировочную сеть обиды.
–    Хам.
Затем, положив на стол недочищенную картофелину и нож, Катя достала из кастрюли две небольшие круглые картофелины примерно одинакового размера, положила их рядом на стол, взяла из раковины проросшую картофелину, осмотрела её, отломала небольшой фиолетовый стебелёк с утолщением на конце и положила его сверху между очищенными картофелинами.
–    А так на тебя.
Славик смущенно засмеялся и, довольный таким стремительным развитием событий, перешёл в контратаку. Он отыскал в куче продолговатую картофелину, оторвал все стебельки и, улыбаясь, положил её туда же сверху стебелька.
–    Ого. Так ты гигант.
В этот момент на кухню зашёл Миша, и перестрелка на время стихла.
–    Начистили? – спросил он, заглядывая в кастрюлю. – Ещё пару и хватит. Привет. Миша.
–    Славик. – Сказал Славик, положил нож на стол, торопливо вытер руку об джинсы и пожал застывшую на весу руку Миши.
–    Купил водку?
–    Да, ещё шпротов и чипсов.
–    А где чипсы?
–    Вон, в рюкзаке, – Славик указал на лежащий на сиденье уголка рюкзак.
Миша подошёл к уголку, залез в рюкзак, покопался несколько секунд, достал пакет и, отодвинув рюкзак, сел на сиденье. Тут же в кухню вошла Ира.
–    Там твой батя в ванной с раковиной обнимается.
–    Пусть обнимается, – промурчал Миша и усадил Иру к себе на колени. – Хочешь чипсов?
–    Хочу, – в свою очередь муркнула Ира и взяла губами протянутую жёлтую пластинку. Затем повернулась, взяла с холодильника бутылку пива, налила в чашки, поставила её на стол, взяла одну, дала отхлебнуть Мише, отпила сама и спросила:
–    А демон что делает?
–    В коридоре убирает, – моментально догадавшись о ком идёт речь, ответила Катя.
–    После бати? – уже зная ответ, спросил Миша.
–    Да. Так что с картошкой делать? Жарить?
–    Не знаю, там по-моему ещё немного молока есть, можно и сварить.
Не ожидая дальнейших указаний, Катя и Славик начали крупно резать очищенный картофель, запуская время от времени в кастрюлю руки, так что бы почаще касаться друг друга.

–    Ну что, попустило?
–    Фух, трохи легше.
–    Дай я тряпку помою.
Отец Антона отступил от раковины и сел на край ванной. Антон занял его место и стал ополаскивать тряпку.
–    А мати де?
–    На дачу поехала. Иди, батя, к себе, полежи. Щас уже пацаны будут собираться.
Отец Антона встал и, придерживаясь за стены, вышел из ванной. Выкрутив тряпку, Антон бросил её на пол под раковиной, взял прислонённые к корзине с грязным бельем веник и совок и пошёл на кухню.
–    Шо там батя?
–    Дрыхнуть пошёл.
Антон поставил на место совок и веник, взял со стола пачку, достал сигарету, подкурил, засунул пачку и зажигалку в карманы и сел на сиденье уголка вытянув ноги.
Славик и Катя тем временем дорезали картошку, Катя поставила кастрюлю на плиту и зажгла газ.
–    Батоны надо ещё порезать. И шпроты откройте, – оторвался от Иры Миша.
Катя и Славик с готовностью приступили и к этой операции. Антон молча курил, уставившись невидящим взглядом в пол.
–    А когда пацаны придут? – нарушила необычное для этой квартиры состояние атмосферы Катя.
–    Уже должны быть. Сколько времени?
–    Пятнадцать минут восьмого, – услужливо ответил Славик.
–    Пойду телек посмотрю. Ой, блядь – вздохнул Антон, затушил сигарету и пошёл в зал.
–    Бери чипсы, Малой! – заметив изменение в настроении Антона, крикнула Ира.
–    Не хочу, – негромко ответил Антон и улегся на диван.

–    Подумай сама, шо ты с него поимеешь. Ну, блядь, погуляете месяц, купит он тебе, блядь, цветочков раз пять, посидите в кафе, там, пару раз. Потом же ж всё равно подвернется какой-нибудь демон постарше и с реальными деньгами.
–    Шо ты понимаешь, Малой, может он мне нравится.
–    Нравится. Тебе, блядь, все нравятся, главное шоб деньги были. А этот Вася с тобой погуляет пока не просрёт всё лавэ, шо он на ролики собирал, а потом будет у бабки по десятке в день стрелять. Охуенно будете гулять на десятку. По двору, блядь, под ручки, нахуй, ходить, мороженное хавать, охуенно, да блядь?
–    Ты так уверенно говоришь, как будто знаешь его, не знаю, не день, а год.
–    Шо там его знать, сразу видно, блядь, шо Вася вообще оторванный от жизни. Тем более недоразвитый какой-то.
–    Ты у нас очень взрослый.
–    При чём тут возраст, он по мозгам на двенадцать еле тянет. На ролики собирает, вообще, блядь, голова не варит.
–    А шо ему на план собирать?
–    Я вообще говорю, детские приколы у Васи. Ну так шо, подумаешь?
–    Не знаю.
–    Блядь, да не бойся, я тебя разводить не буду. Сколько я тебя уже знаю, Катя? Нахуя оно мне надо своих разводить? Я в Киев вернусь по любому, может даже к тебе. Сниму квартиру, поживём нормально.
–    Ой, блядь, не надо только меня замолаживать.
–    Никто тебя не замолаживает. Не захочешь, не надо. Я тебя шо заставлять буду? Просто подумай какая возможность. Если его матушка держит три места, у неё живые деньги под рукой должны быть по любому. Если даже выйдет баксов по триста, шо хуёво? Оденешься нормально, косметики накупишь. Не сразу, конечно. Потом с деньгами в охуенные клубы можно ходить. Найдёшь себе там припакованного мажора с тачкой. Подумай, тебе тут риска никакого. Я сам всё сделаю и сразу же твою часть тебе отдам. Шо тебе поплакать тяжело? Можешь даже ещё с ним помутить немного.
–    Да, прикольно мне потом с ним мутить будет.
–    Ну, так, блядь, а ты шо хотела всё на шару получить? Я вообще считай от всего отрываюсь. Мне деваться просто некуда, просто уже остопиздело это безденежье, и шансов вылезти никаких.
–    Иди работай.
–    Ой, не начинай. Ты сама так хочешь работать, аж, блядь, ждёшь не дождёшься, как бы скорее школу закончить.
–    Была б нормальная работа, я бы пошла, а шо тут такого?
–    Ну какая нормальная работа? Секретуткой? Сосать у какого-нибудь толстопуза за сто баксов в месяц? Или вообще на лотке сидеть за двести рублей, охуенная работа.
–    Ты за меня не переживай, я пристроюсь как-нибудь.
–    С деньгами ж легче пристраиваться, правильно?
–    Я подумаю. Завтра скажу.
–    Смотри, всё равно спешить нельзя. Надо его сначала обработать нормально.
–    Хорошо, посмотрим.

–    Охуенная погода, да?
–    Да.
–    Щас бы куда-нибудь на речку мотнуть или на море вообще. Там, наверное, так уматово. Ты был на море хоть раз?
–    Да, мы каждое лето ездим.
–    Ну и как?
–    Прикольно. Скучно только иногда. Мы прошлым летом в санатории жили, так я вообще последнюю неделю никуда не ходил, в телек втыкал.
–    А шо никакой компании не было?
–    Старше были и младше, а моего возраста чего-то как раз не было. Сестре нормально было. Я её только за обедом и видел.
–    Да, шоб с тёлкой поехать и денег взять нормально, там можно так зажигать. Сколько примерно на двоих надо, чтобы месяц ну, например, в Евпатории повисеть.
–    Не знаю даже. Мама всегда за всё платила. Я думаю баксов пятьсот хватит.
–    Это так, чтобы и квартиру снимать и в кафешках хавать, и на дискотеки ходить?
–    Хрен его знает. В принципе пятьсот баксов может и маловато будет. Там всё дороже чем здесь, особенно если нормальную квартиру около моря снимать, тогда может и мало будет.
–    Ну, если штуку взять так, наверное, уже точно хватит.
–    Штуки хватит конечно.
–    Да, блядь. А я ещё не был на море, прикинь. Когда-то матушка хотела в лагерь отправить, шота не получилось. Или картошку надо было копать, не помню. Блядь, а я так хотел поехать. Брат говорил, что в следующем году по любому поедет. Может и меня с собой возьмёт. Говорят, что морская вода такая противная.
–    По началу да, потом привыкаешь. Самое прикольное на море это шторм. Я тебе говорю, ощущение такое уматовое, особенно если нормально плавать умеешь и нырять. Конечно, воды всё равно наглотаешься, аж блевать иногда хочется, но зато, когда волна тебя на берег бросает или врезается когда ты стоишь по пояс, ты шо, так прикольно. Спится потом просто охуенно.
–    Дааа… а шо там у тебя с Катей мутится?
–    Сегодня гулять идём. На дискотеку, не помню название, где-то здесь недалеко.
–    Шо, ролики уже обломался покупать?
–    Та я так подумал, нафига они мне действительно надо.
–    Так хоть лето нормально проведу. А у тебя родители часто на дачу ездят?
–    А ты хочешь с Катей в гости прийти?
–    Если получится.
–    Хуйня вопрос, если шо, свистну.

Втыкать ему дали не долго. Через десять минут в комнату зашли Славик и Катя с пивом и чипсами в руках.
–    Чего кумаришь, Малой? – спросила Катя подходя к дивану.
–    Ничего.
–    Вставай, поиграем в карты.
Антон сел, взял у Славика бутылку и чипсы, Катя села на диван на довольно приличном расстоянии от Антона и положила колоду на диван, как бы устанавливая барьер. Славик тем временем взял стул, поставил его так, что усевшись, его колено коснулось Катиного.
–    Во что будем играть? – энергично спросил Славик, умащиваясь на стуле.
–    В «Каменные лица» – ухмыльнулся Антон и бросил взгляд на Катю.
–    Ты не можешь без подёбок.
–    Давайте в дурака поиграем, – предложил Славик.
–    Тасуй, – скомандовала Катя и подвинула колоду к Антону.
Антон медленно взял карты, срезал колоду, переложил нижнюю половину наверх, сдал всем, засветил козырь и спросил:
–    В переводного?
–    В простого, – снова приказала Катя.
–    У кого шестерка? – спросил Славик, но ответа так и не получил, так как зазвенел дверной звонок, и Антон бросил карты обратно на колоду.
–    Наконец-то, бляха-муха.
Антон встаёт с дивана и выходит из зала. Славик пересаживается на его место, но карты не бросает.
–    Давай вдвоём поиграем.
–    Давай. Какой у тебя козырь?
–    Большой.
–    У меня десятка.
–    Ходи, – говорит Славик, поправляя колоду, хотя у самого на руках козырная восьмерка.

–    Здорова! – протягивает руку Антону Валера, стягивая кроссовок надавливая при этом на пятку носком второго.
–    Привет. 
–    Шо такая морда кислая?
–    Та, – так и не дав чёткого ответа, отвечает Антон и здоровается с Юрой, Салом, Вадиком и Лысым.
–    Намутили? – спрашивает Миша, поздоровавшись со всеми друзьями.
–    Да, – отвечает за всех Лысый.
–    Нормальный?
–    На Вадика посмотри.
Жирное лицо Вадика расплывается в широкую улыбку, скрывая осколки убитых планом глаз.
–    Сколько ты хапанул?
–    Два паровоза.
–    Так ты уже больше не куришь? – улыбаясь, спрашивает Миша.
–    Ты шо гонишь? Я ещё успею попуститься.
–    Ну что, идите в зал господа наркоманы, кушанья сейчас будут поданы.
Все с гоготом и криками срываются и ломятся в зал, чтобы занять самые удобные места. Резвее всех в этот раз оказались Юра и Валера, которые, ворвавшись в комнату, сразу же прыгнули в глубокие с вытертыми продавленными сиденьями и деревянными подлокотниками кресла. Сало и Вадик уселись вокруг Кати, бросив короткое «привет» Славику, а Лысый и Антон примостились на полу, прислонившись спинами к шкафу.
–    Как дела?
–    Пока не родила. Когда рожу, тогда и доложу.
–    Ого, пацаны, поздравляйте, я скоро буду папой. И кого ж ты мне родишь?
–    Сиамских близнецов.
–    Договорились, только ты постарайся, чтобы у них была одна голова и два члена.
–    Ага, четыре.
–    Ну это вообще будет заебись, будет у нас сынок суперёбарем.
–    А чего вы так долго?
–    Барыгу ждали. Этот пидар мобилку выключил. Часа два, блядь, бродили искали, где ещё можно замутить, пока не надыбали этого долбоёба на автоматах в переходе.
–    На Троещину ездили?
–    Та ну ты шо, это вообще б гонево было.
–    У тебя пакет?
–    Да.
–    Идём покурим, шо-то, блядь, настроение вообще, блядь, никакое.
–    Вместе потом все пойдём.
–    Келышни на пятку, Лысый. Щас водяру ещё час будете пить. Слышишь?
–    Та там нехуй пить. Подожди чуть-чуть, Малой.
Катя встаёт с дивана и выходит из зала под хохот пацанов, через несколько секунд за ней выходит Славик.
–    … я ещё две бутылки замутил.
–    Ого, блядь, так нормально. А ещё кто-то придёт?
–    Саша, одногруппник Миши, ты его знаешь. В Гидропарке вместе бухали.
–    Мажор?
–    Да, он по любому что-нибудь принесёт. Отсыпь на пятку, Лысый.
–    Ну ладно, идём только в ванную, чтоб эти демоны на хвост не упали.
Антон и Лысый встают с пола и идут из зала.
–    Куда вы, пацаны?
–    Шо, план уже курить?
–    Щас придём. Не кипишуйте.
–    А куда вы?
–    На кухню, за пивом.
Все успокаиваются. Юра и Валера втыкают в телевизор. Сало достаёт из под дивана нарды, раскрывает доску и начинает игру с Вадиком. Антон и Лысый заходят в ванную, закрывают за собой дверь. Лысый достаёт из трусов пакет, разворачивает его и ждёт пока Антон вытрусит табак из сигареты. Вытрусив в раковину весь табак, Антон отдаёт пустую сигарету Лысому, который забивает её на сантиметр, приколачивает, закручивает оставшуюся бумагу и отдаёт обратно Антону, который уже успевает скрутить из верхушки от пачки свисток.
–    Тут на двоих хватит.
–    Так идём покурим.
–    Я потом, со всеми покурю.
–    Благодарствую.
–    Ладно. Шо это за демон по твоей хате бегает?
–    Сосед.
–    А нахуя ты его притащил?
–    Да припакованный Вася такой, можно реально на деньги разводить.
–    Так в чём проблема?
–    Ты шо не видишь, эта пизда Катя уже, блядь, уцепилась. Моментально просекла сучка, шо Вася мажор, ещё и тупой на редкость. Видел, как он за ней на кухню побежал?
–    Ну так покури с ним. Попустится.
–    Посмотрим.
–    Шо ты такой злой сегодня?
–    Та, настроение хуёвое.
Антон и Лысый выходят из ванной комнаты и идут в кухню. Миша и Ира вынимают из картонных коробочек стопки и стаканы, Катя и Славик молча курят.
–    Щас мы придём. Малой, отнеси бутерброды и скажи пацанам, чтобы раскладывали стол.
–    Подожди.
Антон кивком зовет Славика выйти и тут же выходит сам.

–    Курить будешь?
–    Прямо сейчас?
–    Да, до девяти как раз попустишься.
–    А Катю звать?
–    Она не курит. Идём.
Они выходят в коридор на лестничную клетку, подымаются в пролёт между этажами. Антон достаёт сигарету с планом, раскуривает её и отдаёт Славику. К его удивлению тот правильно напасается и отдаёт сигарету обратно. Антон слюнявит мизинец и смачивает бумагу вокруг огонька.
–    Давай паровоз задую.
Славик подходит ближе, принимает серо-жёлтую струю, не забыв даже хлопнуть Антона по плечу, чтобы тот остановился. Антон докуривает пятку, бросает гильзу на пол, растирает её ногою, достаёт из кармана пачку Бонда с оторванной крышкой, угощает ещё кашляющего Славика, берёт сам, подкуривает и садится на корточки. Славик садится рядом.
–    Ну шо, зацепило?
–    Да, что-то есть.
–    Позняковый план. Вообще должен быть хороший. Пацаны уже пробовали.
–    Это всё друзья твоего брата?
–    Да. Надо было пиво зацепить, провтыкали.
–    А шо уже всё пиво выпили?!
–    Ты шо гонишь, ты за ним уже не сходишь просто.
–    Чего?
–    Ну, попробуй, встань.
–    Блин, не могу.
–    А я могу, но мне впадло.
–    Ну ты и злой, Антон. Меня уже так сушит. Сигарета такая противная. Фу. Блядь, такая горькая сигарета. Фу, блядь. Какая она горькая, фу.
Славик выбрасывает сигарету и проводит правой рукой по коротко остриженным волосам как бы причесывая их. Затем начинает водить ею по всей голове, в особенности по затылку, уставившись в белые озерца слюны, и шевеля высушенными горячей сигаретой губами, высовывая при этом время от времени не менее сухой язык, полагая, наверное, что это может как-то помочь. Через некоторое время Славик перемещает упор тела на другую ногу и начинает снова гладить уже другой рукой голову. Антон некоторое время молча курит, уставившись в пол, затем подымает голову и, увидев в каком состоянии находится Славик, заливается истерическим смехом. Нахохотавшись и растерев докрасна под глазами кожу, Антон немного успокаивается.
–    Ох, ты, блядь, и демон. Пиздец.
Посмеявшись ещё немного, Антон пытается рассказать о причине своей истерики Славику.
–    Славик! Славик! Блядь, раздупляйся демон. Славик!
–    Шо.
–    Не втыкай, блядь, я тебе говорю, ты, короче, сидишь, блядь, как шаман какой-то, типа, блядь, над слюной заклинания чешешь. Ох, пиздец. Ну ты исполняешь. Славик, раздупляйся! От шаман, сука. В натуре шо шаман, нахуй, сидишь, блядь, шо-то шепчешь.
–    Фух, охуеть.
–    Ты теперь Шаман, короче, слышишь?
–    Фух, блядь, пиздец.
–    Блядь, только не теряйся, слышишь? Давай поговорим.
–    Блядь, не могу.
–    Шо не можешь?
–    Говорить.
–    Ты же говоришь сейчас.
–    Блядь, это так тяжело.
–    С Катей, наверное, полегче пиздеть?
–    Не знаю.
–    Нахуя она тебе надо, Шаман? Такая сучка редкостная… ебётся только с мажорами. Не понятно, чего она вообще сегодня припёрлась.
–    Не знаю.
–    Я тебя и не спрашивал, ох ты исполняешь. Шо, прёт?
–    Да, блядь, да.
Славик снова перемещает упор на другую ногу и меняет руку.
–    Нормально накрыло?
–    Ох, блядь, так накрыло. Сука, так накрыло.
–    Ну ты ещё нормально держишься. Я думал сразу в памороки уйдёшь. Если б тут темно было, тогда б тебе пиздец точно был.
–    Блядь, мне пиздец и так.
–    Это ещё не пиздец. Ещё один напасик, вот тогда б пиздец был бы точно. Меня тоже так нехуёво штырит. Шо-то я тебе хотел рассказать, не могу отстрелиться шо.
–    Мааааалооооой!
Антон по-во-ра-чи-ва-ет голову и видит… знакомое улыбающееся лицо с отпечатком серой сетки в крупную клеточку.
Лицо шевелит губами, как бы прогрызаясь сквозь огороженную шахту лифта.
–    О, привет, Саша.
–    Кого ты там уже замолаживаешь?
–    Та никого, сидим просто пиздим. А ты шо, пешком подымался?
–    Забыл, прикинь, на каком этаже у вас квартира, номера тоже не помню, помню, блядь, только, шо сразу налево и железная дверь.
–    Так ты заходи, там открыто. Пацаны уже все сидят.
–    А ты чего тут, планокурствуешь уже?
–    Мише не говори, хорошо?
–    Ладно, раздупляйся и заходи давай. Я уматовую водку принёс.
–    Охуенно. Щас придём.
–    Шаман! Раздупляйся! Шаман! Славик! Не втыкай!
Славик уже сидит прислонившись к грязной заплёванной стене тёмно-зеленого цвета и расчёсывает волосы уже двумя руками, наклонив голову так, что тело его образовало как бы живой шарик над поверхностью которого порхают два беспокойных мотылька в тщетной попытке найти спокойное место для отдыха.
–    Блядь, Антон, идём в квартиру.
–    Успеем. Ты куда то спешишь? А, тебя ж там, наверное, Катя ждёт.
–    Блядь, пиздец, идём в квартиру, Антон. Я так хочу с ней посидеть.
–    А полизаться?
–    Ну. Так хочу.
–    Она охуенно лижется. Я её не ебал, но, блядь, не отказался бы. А ты уже ебался хоть раз?
–    Нет.
–    Сколько тебе лет, Шаман, по-честному?
–    Четырнадцать.
–    Ну ты, блядь, акселерат, нахуй. Я думал ты меня даже старше.
–    Идём в квартиру, Антон.
–    Посиди, блядь. Не кипишуй. Успеешь ты её выебать. Она там хуй кому щас даст. Я её, блядь, уже десять лет знаю.
–    Блядь, у меня уже встал. Так больно, пиздец.
–    Ты расслабься, не напрягайся. Думай о чём-то левом.
–    Не могу.
–    Шо, так хочешь ебаться?
–    Ну, блядь.
–    Ох, ты гонишь. Поверь, Шаман, щас трахаться просто не реально. Это оно так кажется, да, блядь, стоит нормально, ну, блядь, надо ж будет ещё драть её, вот это заёбывает. Если б миньетик сделала, тогда да, ну, блядь, она тебе с первого раза только строчить не захочет. Надо попуститься немного, тогда можно и поебаться.
–    Фух, да, блядь, надо попуститься.
–    Провтыкали пиво, сука. Меня уже тоже сушит нормально.
–    Идём тогда туда, пиво попьём.
–    Щас я покурю ещё и пойдём.
–    Шо, ещё план есть?!
–    Та не, сигарету покурю.
Антон достаёт пачку и зажигалку, достаёт из пачки сигарету и кладет пачку на пол справа от себя.
–    А у неё есть пацан?
–    Шо?
–    У Кати есть пацан?
–    Был какой-то демон, наверное, деньги закончились. А шо такое? – шипящим голосом спрашивает Антон и подкуривает зажатую в сухих губах сигарету.
–    Так, интересно. Дай и мне сигарету.
Антон протягивает пачку Славику, тот берёт себе сигарету, но не подкуривает, а рассматривает как бы увидев в первый раз, передавая её из одной руки в другую и разглаживая невидимые на поверхности окольцованной бумаги бугорки и выемки.
–    Расслабься, Шаман, это, блядь, такая тёлка, шо её только ебать и на хуй посылать надо.
–    Чего?
–    Ну, блядь, как тебе объяснить. Она ебётся, только если у тебя есть деньги. А деньги, блядь, это ж такая хуйня, сегодня они есть, завтра, блядь, их уже нет. А она, блядь, не ждёт, сука, ищет другого. Ей ты похуй абсолютно, понимаешь? Тварь натуральная, я тебе говорю, ну её на хуй.
–    Блядь, она такая красивая.
–    Хм, шо да, то да. Я б тоже её щас поебал. Блядь, давай сменим, короче, тему. Ну его на хуй про этих тёлок пиздеть, одно раздражение.
–    А про шо ещё говорить можно?
–    Блядь, да тем, нахуй, миллион. Надо просто переключиться с этой волны. Уматовые у тебя джинсы, сколько денег?
–    Двести рублей. А чего ты её так долго знаешь?
–    Ох, блядь, ты заебал. Я с ней ещё в садик вместе ходил.
–    Хочешь расскажу, как я попускаюсь, чтоб про тёлок не думать?
–    Ну.
–    Ты видел хоть раз как они ссут?
–    Нет.
–    Вот, блядь, надо тебе показать, у меня дома кассета есть. Пацаны свалят, посмотрим. Это пиздец просто, такой ужас. Я первый раз когда увидел, думал прорыгаюсь. Ещё убитым смотрел, блядь, я просто прозрел, такой ужас, охуеть просто. Лизать им, нахуй, я точно уже не буду.
–    А до этого лизал?
–    Ты шо гонишь, нехуй мне делать больше, всяким тварям лизать. Хотел раз попробовать, ну, блядь, такой был убитый, шо забыл короче, прикинь.
–    Ого, блядь, меня так накрыло. Блядь, мысли такие дурные.
–    Да, оно на думку пробивает конкретно. Я как-то убитым втыкнул в тему, блядь, шо мы бабам больше нужны, чем они нам.
–    Как это?
–    Ну, блядь, сука, просто они шифруются, чтобы мы за ними бегали, блядь, тратили на них деньги, а так ебаться им больше надо.
–    Чего?
–    Бабы вообще пиздец какие грязные существа. Ты когда бабу ебёшь, ты её просто чистишь и пиздец.
–    Не понял.
–    Ну, смотри, блядь… не, это тебе надо конечно кассету посмотреть. Вообще, я так просто подумал, когда у них течка, оно же всё как раз по пизде вниз стекает, и по любому шо-то внутри остаётся. Потом эта хуйня вся, если её не вычистить, начинает гнить, у бабы соответственно раздражение там, зуд, блядь. Она от этой хуйни хочет избавиться, ну, блядь, рукою ж не залезешь, не почешешь. А у мужика член как раз нужной формы. Ты заметил, залупа именно так замучена, чтобы сдирать с пизды эту грязь. Ты хуй когда вынимаешь, оно короче как раз ребром это всё и снимает. Тёлка потом успокаивается, попускается. Ты не замечал, какие целки бешенные? Как будто на иголках сидят, кричат как ненормальные, бегают, блядь, смеются постоянно. Я в классе сразу просекаю, кто ебется, а кто нет. Те шо ебутся, они, блядь, спокойные, смотрят так на всё таким, знаешь, взглядом. Ну, блядь, видно сразу. А ещё есть такая замануха, шо, они, типа, блядь, всем управляют. Они, типа, блядь, высшие существа. На самом деле они всем заправляют и командуют. Они, короче, между собой договариваются, а мужики на самом деле это как бы посредники, типа, знаешь, эти, как их, марианетки. Мужики типа заседают, думают, а решение принимают то, блядь, которое им жены вечером скажут. Такая хуйня, прикинь. Смотри, в основном же ж все бабы хотят так устроиться, чтобы ничего не делать и командовать, а мужик чтобы работал, зарабатывал деньги. Ну или так работать, чтобы в компании с такими же командиршами хуйней маяться, обсуждать кто что одел, там, кто что купил, чисто языками почесать. А мужики ж тоже просекают, что их эксплуатируют, начинают, короче, гнать, чтобы бабы с ними наравне работали. Я с братом, короче, на эту тему уже говорил. Он тоже думает, шо бабы суки нас просто эксплуатируют. И этот, как его, фенимизм мужики вообще придумали. Вот как мне брат рассказывал, как это вообще все появилось. Раньше была такая хуйня, шо некоторые бабы вообще не работали. Сидели дома, там, слуги все по дому делают, а она именно, там, графиня, вообще не напрягается. На танцы, погулять, почитать какую-нибудь херню, посидеть с подружками попиздеть и всё, и никаких забот. А мужики хоть и богатые, они все по любому работали, служили, там, торговали. Потом, блядь, это их начало заёбывать, ну и начали, блядь, права качать… И вообще мужиков к богатству только тёлка затащить может. Сколько вообще мужику надо? Пожрать нормально, выпить пивка, посидеть с друзьями, пообщаться и всё. А бабам, блядь, подавай наряды, духи, всякую хуйню, чтоб дома, типа, красиво и удобно было. Они друг перед другом выёбываються, я вот то-то там-то купила, вторая уже завидует, начинает пилить мужа, я тоже, типа, такое хочу. Ну и мужик, шобы эта дура успокоилась, работает, ворует даже, наёбывает кого-то, чтобы были деньги купить эту хуйню. Я тебе говорю, бабы такие суки. Согласен, шо если с бабой свяжешься, она из тебя столько денег вытащит, ты даже и не одуплишься как? Это ж они, блядь, придумали, шо мужик должен за всё платить. В Америке, брат говорил, там тёлки сами за себя платят, работают, нахуй. Вот это по честному. А наши именно так делают, что ты им как будто шо-то постоянно должен, если ты её трахаешь. Наоборот, ей же это и надо. Пацану конечно тоже хочется, я ещё не просек почему, но вообще им больше надо. Даже вот посмотри, как они щас одеваются. Раньше, брат говорил, мода была такая, шо вообще нихуя не было видно. Конечно, если мужик только за поебаться работает, обеспечивает, нахуя ей ещё шо-то придумывать. А если мужики не хотят напрягаться, надо ж их как-то заинтересовать, правильно? Ну и носят поэтому сейчас все такое облегающее, короткое, подчёркивают, там, грудь, ноги. А мужики смотрят, конечно, заводятся, тем более что если это везде: и на улице, и по телеку, и рекламы, да шо не коснись, то, блядь, попробуй не заведись... Мужики, они по природе честные. Пока с бабой не свяжется, мужик никогда не наебёт. А бабы мужиков напостой наёбывают. Накрасится какое-нибудь уёбище, оденется так шо не видно её жирной задницы или в груди селекона напихает, причёску такую сделает хитрую и пиздец, вроде красавица. Ты её по синьке вечером где-нибудь замолодишь, а потом утром смотришь на неё без всей этой хуйни, какая она есть, просто прозреваешь. Брат говорил, раньше такая хуйня была у мусульманей, шо мужикам до свадьбы жену не показывали. Прикинь, напарили тебе какое-нибудь уёбище и живи с ним до гроба. Так они, короче, выбили себе такую хуйню, чтобы можно было четыре жены сразу иметь, типа, может хоть одна нормальная попадётся. А прикинь, засада: четыре жены, и все как одна кривозубые, косоглазые, нахуй, прыщавые, жирные, противные. Вэ, я бы, наверное, при таком попадалове повесился бы лучше или дрочил, или вообще б кастрировался, пусть суки страдают. Фух, вот это меня пересушило. Вот это я тебя загрузил Шаман, аж сам прозрел. Попустился немного?
–    Да, блядь, такая хуйня. Я тоже так подумал, что я исполнял сегодня, пиздец просто. Выёбывался перед этой Катей, вообще не понятно чего. Мороженное ей купил, шеколадку. Да, пиздец, они в натуре такие подлые. Меня уже одна так наёбывала. Я за ней как придурок бегал, в кино, нахуй, на дискотеку сводил, улыбается мне, разговаривает так нежно. Даже целовались под парадным пару раз, а потом один раз иду по улице, а она с другим, так же улыбается, под ручку его держит. Да, сука, вот это я исполнил. Блядь, пиздец, какая хуйня это всё.
–    Согласен, под планом как-то думать по другому начинаешь? Понимаешь, всю эту хуйню, как оно есть на самом деле.
–    Да, вот это я прозрел, в натуре, такая всё хуйня.
–    Так шо, блядь, ты поспокойнее к этому относись, и тёлки тогда будут меньше тобою крутить. Вон Миша эту курву херит, так она за ним и бегает. Ну, правда, тут и перестараться можно, им тоже иногда внимание надо оказывать, но, блядь, не исполнять такой хуйни, как ты исполнял.
–    Да, блядь, я конечно такой идиот.
–    Ладно, идём, короче, с пацанами посидим. Я уже пить хочу, шо пиздец.
–    Фух, я тоже. Так пересушило конкретно.
Шаман и Малой встают с корточек. Шамана сразу ведёт в сторону, он хватается руками за сетку и стоит опустив голову и тяжело дыша несколько секунд. Малой тоже стоит покачиваясь, но за сетку не хватается, хотя руки пару раз непроизвольно дергаются в поисках чего-нибудь стабильного.
–    Ого, блядь, тяжело, сука.
–    Фух, шо-то мне тошнить начинает.
–    Блядь, только не рыгай, Шаман. Щас пойдём водички попьем, попустишься.
–    Фух, блядь, шо мне так херово.
–    Идём, короче. Тут, блядь, атмосфера нагружающая. Идём к людям.
–    Щас, подожди.
–    Идём, блядь. Давай.
Малой отрывает Шамана от сетки, и на полусогнутых ногах оба медленно, придерживаясь друг за друга, за стены и перила лестницы, спускаются вниз и заходят в квартиру.
–    Иди, короче, на кухню. Я щас магнитофон принесу.
Шаман отрывается от Малого и и-дё, и-дё, и-дё, и-дёёёёёёёёёёёёёт на кухню. Малой мчииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииит к себе в комнату, берёт серый покоцанный Sanyo и начинает перебирать кассеты. Пересмотрев раза три все кассеты, он заглядывает в треснувшее без стекла окошко деки.
–    Вот, блядь, долбоёб.
Нужная кассета конечно же спокойненько себе дрыхнет обхватив чёрные ролики магнитофона. Малой летииииииииии и и и и и и и и и и и и и и и и и и и и и и и и и и ииииииииииииииииииииииииит на кухню, где Шаман до сих пор лакает из ладошки воду, падающую ровным тоненьким столбиком из широченной пасти водопроводного крана. Малой ставит магнитофон на стол.
–    Вот это ты присосался. Дай, я тоже попью. 
Шаман нехотя отрывается от воды, отходит от раковины и, выпустив на свободу отрыжку, садится на сиденье уголка.
–    Фух, охуеть.
Малой таким же способом утоляет жажду, обрезает столбик поворотом руки, подходит к столу, включает в розетку магнитофон.
–    А шо ты ставишь?
–    Щас услышишь.
Малой нажимает на вывалившуюся кнопку со значком Play, но магнитофон начинает недовольно бурчать, видимо не понимая ещё со сна чего от него требуют. Малой поспешно нажимает два раза кнопку Stop/Eject, вынимает кассету и осматривает пленку.
–    Не, вроде не зажевало. Ану, сука, раздупляйся, – приказывает магнитофону Малой, вставляет кассету обратно и нажимает ещё раз кнопку Play. На этот раз слышно легкое шипение.
–    Щас будет.
По одной,
По две таблетки.
По одной,
По две таблетки.
Три-четыре раза в день.
–    Не сначала записано. Всё равно прикольно.
Малой делает музыку громче.
По одной,
По две таблетки.
По одной,
По две таблетки.
Три-четыре раза в день.
–    Уматовая музыка. Согласен?
–    Да, пиздец. Шо это за группа?
–    Хуй его знает. Пацан переписал, тоже, блядь, не знает.
–    Да, шоб, блядь, купить их целую кассету. Уматово было б, пиздец.
–    А щас шо играет?
–    Это я с радио шо-то записывал. Кислота какая-то.
Малой делает музыку тише, встаёт с сиденья и подымает валявшийся в углу рюкзак.
–    О, блядь, тут ещё целая пачка чипсов.
Малой разрывает пакет, достаёт несколько жёлтых пластинок и бросает их в рот.
–    Ууу, охуеть. На, короче.
–    Блядь, вот это пиздец. Такие вкусные чипсы. Ты будешь хавать?
–    Буду, конечно. Оставишь, – открывая холодильник отвечает Малой. Некоторое время он осматривает содержимое белой утробы, берёт с полочки рыбную консерву. – ¬Батя уже навряд ли хавать будет.
Малой закрывает холодильник, достаёт из шухлядки консервный нож и две маленькие ложечки, открывает консерву, затем лезет в хлебницу и достаёт покромсанную половинку чёрствого украинского хлеба.
–    Подожди, блядь, может ещё батон остался.
–    Вон в кульке, мы горбушки оставляли.
–    О, блядь, живём, нахуй! У меня уматовое варенье есть. Если брат ещё не сожрал. Не, стоит, блядь, удивительно. Блядь, щас как похаваем.
–    Бери чипсы, Антон.
–    О… да, охуенные чипсы. Мне с сыром больше всего нравится. Чё ты сидишь? Бери, хавай консерву.
–    Спасибо.
Шаман подвигает к себе банку, отламывает кусок хлеба, берёт ложечку и приступает к трапезе.
–    А пиво ещё есть?
–    Пиво? Есть.
Малой подымается, достаёт из холодильника бутылку.
–    Холодное уже.
–    Заебись. Прикольная консерва такая.
–    Убитым оно всё прикольное. Щас ещё варенье попробуешь. 
–    Дай я себе рыбки возьму.
Шаман подвигает консерву к Малому.
–    Ох ты быстро точишь, пиздец просто.
–    Ну так, блядь.
–    Бери пиво пока пей.
Шаман откручивает крышечку, смотрит на её дно.
–    О, смотри. Ноль пять кеге.
–    Шо за кеге?
–    Мы выиграли таранку на пол килограмма, прикинь!
–    Шо ты исполняешь.
–    Посмотри.
Малой берёт крышечку и смотри на дно.
–    Вот Вася, блядь, я чуть не повёлся.
Шаман заливается смехом, качается, хлопает себя ладонями по коленям.
–    Повёлся! Хаааа! Повёлся!
–    Иди в жопу. От, сука, Шаман. Шо ты ржёшь, Вася?!
Малой и сам начинает смеяться.
–    А прикинь, шоб в натуре выиграли!
–    Ох, ты исполняешь.
–    А шо, блядь?! Прикинь, шобы был такой конкурс как на Кока-коле, смотришь под крышечку, а там, нахуй, таранка на пол кило.
–    Это, блядь, не в рот ебаться какая здоровая таранка. Акула, сука, целая.
–    Ну, и прикинь, шоб такую выиграть.
–    Дааа, это, блядь, конкурс яркий был бы.
–    Ну. Тогда б это пиво, блядь, расходилось бы только так.
–    Оно и так нехуёво расходится.
–    Я вообще говорю. Прикинь, если ты раскручиваешь какую-то новую марку пива и организовуешь такой конкурс, согласись, шо все бы переключились на твоё пиво, только шоб выиграть такую таранку.
–    Это, блядь, вагоны таранки сушить надо. Никто такой хуйней заниматься не будет.
–    Вообще, согласись, шо пиво лучше б раскупалось.
–    Вообще да. Я б тоже покупал в принципе. А хули? Вдруг выиграешь. На шару считай охуенная таранка. Если ещё пиво нормальное, вообще заебись.
–    А шо, это хуёвое пиво? – Шаман глотает из коричневой двухлитровки одетую в белую бумажку.
–    Ну, блядь, ты ж про новую марку говоришь.
На кухню заходит Миша.
–    Шо, уже точите демоны?
–    Ну.
–    Ты шо батину консерву открыл?
–    Та он всё равно уже хавать не будет.
–    Завтра с утра б похавал. Вот Вася.
–    Так больше нечего хавать.
–    Яйца пожарил бы.
–    Та заебали меня уже эти яйца.
–    Оставишь тогда чуть-чуть.
–    Ты заебал, шо там у вас мало хавчика?
–    Не, блядь, там, сука, пир горою. Давай, короче.
–    Подожди, ещё вот кусочек.
–    Хватит с тебя, давай.
Миша забирает у Малого консерву, достаёт себе ложечку.
–    От, сука, прожорливый. Иди, короче, туда тусуйся.
–    Щас пойду. Это вы из холодильника пиво достали?
–    Не, под столом стояло.
Миша открывает холодильник.
–    Блядь, Малой, ты заебал. Нахуя вот это было исполнять?
–    А шо такое? Шо мало пива? Вон ещё целая бутылка стоит.
–    Блядь, я оставил шобы после ганджубаса попить.
–    Водку пейте.
–    Ты шо уже убитый?
–    Нет.
–    Ану глазки покажи. И ты курил? Вот демоны, а я думаю, шо они так до хавки допались. У Лысого взял?
–    Да. Охуенный гандж. Пятка на двоих и пиздец, сука.
–    Мы щас уже тоже будем курить. Так шо, блядь, не особо тут на пиво налягайте.
–    Хорошо. Позовёшь тогда.
–    Ты шо, дурак совсем? Тебе шо, мало?
–    А шо такое? Баночку на двоих ещё хапанём.
–    Смотри, блядь. Мне не жалко.
Миша ставит пустую банку с ложкой на стол и выходит.
–    Блин, вот жопа, заточил всю мою рыбу. Надо туда, короче, идти. А то он может и не позвать.
–    Я уже курить не буду.
–    Чего? Одну на двоих. Догонимся.
–    Та не, мне уже и так нормально.
–    А я ещё покурю. Давай, короче, туда порулим.
–    А варенье?
–    Заныкаем с хлебом. Потом затопчем. Ставь пиво в холодильник.
Малой прячет в шкафчик кулёк с горбушками, ставит туда же банку. Шаман делает несколько глотков пива, закрывает бутылку и ставит её в холодильник.
–    Ну шо, идём?
–    Пошли.
Малой и Шаман выходят из кухни. Малой идёт впереди и напевает:
–    Мы идём, идём, идём. О, ля-ля. Мы идём, идём, идём.
–    На хуй! – вставляет Антон и смеётся.
–    Ты шо гонишь? Я лично на хуй не иду.
–    Это я так, для рифмы вставил.
–    Ты, блядь, поэт Балалайка. Рифмуй так, шобы мы шли в охуенное место.
–    В пизду.
–    О, вот это уже лучше. Мы идём, идём, идём. О, ля-ля.
–    В пизду.
Оба пацана начинают смеяться, заходят в зал и погружаются в жар и гам исходящие от красных лиц.

–    Не кисло.
–    Ну так, ёбанный в рот. Я два месяца с нею проебался, поменял, короче, левое крыло, затонировал все стёкла…
–    Да Путин – вообще Вася, ему шо говорят, то он и делает.
–    Кто ему говорит?
–    Березовский.
–    Так он же, блядь, Березовского и щимит.
–    Ну, блядь, кто-то другой…
–    Идём, короче, около телека сядем.
Малой и Шаман пролазят за спинками стульев к телевизору мимо Иры, сидящей по левую руку от хозяина квартиры, мимо Кати, не замечающей их абсолютно, мимо Саши, повернувшего голову и улыбнувшегося Малому, мимо Лысого, сидящего напротив Миши.
–    А где нарды Лысый?
–    Вон лежат, – кивком головы указывает Лысый и спрашивает: – Ну шо, нормальный планчик?
–    Охуенный. Щас иду, короче, в голове, нахуй, как в Верховной Раде.
–    Шо, тупишь?
–    Та, не, блядь. Все орут шо-то, пиздят. Так нагружает, пиздец.
Малой берёт нарды, лежавшие на спинке дивана, на котором развалились остальные гости, садится на пол застеленный толстым тёмно-красным в чёрных ямках от сигарет ковром.
–    Садись. Пошпилим.
Посмотрев на Катю, флиртующую с Сашей и упорно не замечающую новоприбывших, Шаман садится рядом с Малым, который уже раскрыл доску.
–    Чёрными или белыми?
–    Похуй.
–    Ну, я тогда белыми.
Малой и Шаман начинают переворачивать и раскладывать по домам фишки.
–    Вчера тоже, блядь, такую моруху видели нехуевую. На лимузине, прикинь, чешет, вылезла, блядь, в люк до пояса, стоит, блядь, а скорость, блядь, нормальная, километров пятьдесят. Ты шо, блядь, мы, блядь, просто охуели.
–    Да, блядь, а прикинь, шоб ты так вылез, стоишь, блядь, на ветру, а тебе там в салоне отсасывают.
–    Ну, и, блядь, никто ж не видит, чешешь себе по городу, мусорам баксюки швыряешь, а тебе там строчат.
–    Ого, блядь. В натуре, такая замануха не кислая.
–    Шаман! Бери кубик.
Заслушавшись, Шаман совсем забывает о нардах. Он берёт кубик, они бросают, кто первым ходит: у Малого выпадает пятерка, а у Шамана – двойка.
–    От, блядь.
Малой берёт в руку оба кубика.
–    …та ну, блядь, в такой тачке удобно, поверь. Это, блядь…
–    Не втыкай, демон.
Шаман берёт кости, бросает. Выпадает два и один. Ебануться, – недовольно говорит Шаман и выводит на тройку чёрную фишку.
Со спины к Шаману подходит Саша и садится рядом на корточки.
–    Ого, блядь, хуёвое начало.
–    Да, блядь.
–    Та тут это иногда и к лучшему, – авторитетно вставляет Малой, выводит ещё одну фишку из дома, а предыдущей залазит на сторону Шамана.
–    Да, блядь, к лучшему, нахуй.
–    Слышь, Малой, надо поговорить.
–    Шо, прямо щас?
–    Ну.
–    Блядь, ну идём на балкон.
Малой и Саша идут на балкон, Шаман выводит фишку на шестерку, осматривается по сторонам, бросает взгляд на Катю разговаривающую с Ирой и втыкает в телевизор.

–    Как дела?
–    Ничего, нормально.
Саша достаёт из кармана джинсов пачку Парламента, угощает Малого, берёт себе. Даёт подкурить от серебристой Zippo Малому, подкуривает сам.
–    Видел курица со мною сидит?
–    Ну. Катя. А шо такое?
–    Как ты думаешь, реально замолодить?
–    Тебе – нехуй делать.
–    Чего ты так уверен?
–    Давно знаю.
–    Моруха?
–    Нет, ну ты замолодишь. Нехуй делать прямо сегодня. Я так заметил, нормально на тебя ведётся.
–    Та я тоже вижу. Просто, блядь, интересно, шо она из себя представляет.
–    Так шоб выебать – нормальная, мутить, конечно, не советую.
–    Чего?
–    Тут, блядь, уже двое из наших с ней мутили. Юра месяц где-то, а Сало вообще, блядь, недели две. Она тупо на деньги разводит, а потом на хуй посылает.
–    Понятно.
–    Такая тварь, пиздец. Сегодня, блядь, уже пацана, шо со мной сидит, замолаживала. Теперь, видишь, блядь, на тебя перекинулась.
–    Ясно. Ну ебётся, по любому, да?
–    Да.
–    Слышь, Малой, ты не возражаешь, если я на твоей кровати, если шо, погоцаю? Миша уже, блядь, просто намекнул, шо на его нельзя.
–    Не знаю, там, блядь, такая простыня страшная, вся в дырках.
–    Та мне похуй, веришь.
–    Хуй его знает. Ты с гондоном хочешь или так?
–    С гондоном, конечно. Ну его на хуй, если она такое исполняет, лучше, блядь, не рисковать.
–    Тогда без проблем.
–    О, блядь, спасибо Малой, сочтёмся.
–    Та ладно.
Несколько секунд оба молча курят.
–    Слышишь, Малой, а если её, блядь, на троих порвать?
–    Та ну ты шо, народу дохуя. Тем более, шо, блядь, я знаю так её прилично.
–    Проучим, блядь.
–    Хуй его знает. Можно, конечно. А шо мы, блядь, втроём туда завалим и тупо будем ебать?
–    Я чё-нибудь придумаю, не ссы. Этот же твой друг, я думаю, не будет возражать?
–    Та нет, конечно. Он уже тоже просек, шо это за лярва.
–    Заебись. Тогда приступаем ко второй части Мурлезонского балета.
Оба смеются, выкидывают в темноту окурки и возвращаются в комнату.

–    Мой ход?
–    А? Да.
Малой бросает кубики и ходит, Шаман же снова переводит взгляд в сторону телевизора, где рядовой американский коп хладнокровно сносит башку сто пятнадцатому злодею.
–    Ходи.
Шаман отрывается на секунду от телевизора, поспешно бросает кубики, механически переставляет фишки и как раз успевает увидеть дырку в пузе у сто шестнадцатого злодея.
–    Ты заебал, Шаман. Играй давай.
–    Прикольный фильм, может посмотрим, а потом доиграем?
–    Нахуя он тебе нужен? Я тебе говорю, щас как втыкнёшь, блядь, будешь до ночи всё подряд смотреть.
–    Так хороший фильм, рекламировали недавно.
–    Ты, наверное, дома от телека не отлазишь.
–    Та не, чего? В параше у меня телека нет.
–    Ого, понятно. Нахуя тебе тогда Катя нужна? Он, телек, блядь, смотри и никаких проблем.
–    А шо такое? Шо тебе этот пацан сказал?
–    О, смотри, как он ему по яйцам врезал. А зомби встал и пошёл, они у него, наверное, деревянные.
–    Слышь, Антон, он с тобой про Катю разговаривал?
–    Та ты посмотри! Ого, трубой и прямо по зубам. А зомби снова встал и пошёл! Да, регулярно чистит зубы Бленд-а-мед. Видишь, и тут скрытая реклама.
–    Блядь, Антон, шо не можешь нормально сказать?
–    Могу. Но фильм просто, понимаешь, такой уматовый. Невозможно оторваться. Так, падение со второго этажа на стол. Да, конечно же! Зомби встаёт и идёт. Он хватает злодея за бары, подача в ухо, ещё одна. Правильно, мордой об стенку его. Но нет, злодей, видимо, зубы не чистит, и поэтому из его дёсен просачивается кровь.
–    Блядь, Малой, хватит прикалываться. Шо там такое?
–    Та ничего особенного. Попросил погоцать на моей кровати.
–    С кем?
–    Сам с собой. Пацан просто привык дрочить лежа. Чего не сделаешь для друга.
–    Шо, с Катей?
–    А ты шо слепой?
–    Та пошла она на хуй. Кто ходит?
–    Катя.
–    Так шо, играем дальше или нет?
–    Играем, бросай.
Славик берёт кубики и нервно швыряет их на доску.
–    А шо это за пацан?
–    Нормальный пацан. Предложил помочь.
–    Чем?
–    Кого.
–    Кого?
–    Подумай.
–    Шо-то ты такое мутишь, блядь. Шо нельзя нормально сказать?
–    А шо мне кричать: Саша предложил порвать на троих Катю, да?
–    Ты шо гонишь?
–    Гонят говно по трубам. Ходи.
Вместо того чтобы ходить, Славик снова бросает кубики.
–    Шо серьёзно?
–    Нет, блядь, прикалываюсь.
–    Што прямо так и сказал?
–    Сообразим Катю на троих тебе больше нравиться?
–    Та мне похуй. А шо ты сказал?
–    «Да пошли вы на хуй, сер. Я отвергаю это непристойное предложение», – и гордо ушёл.
–    Так ты шо, хочешь её сегодня трахнуть?
–    А ты шо нет?
–    А она шо согласна?
–    Тебе не похуй?
Славик бросает кубики снова и снова не ходит. Малой улыбается, но ничего не говорит.
–    Так это же изнасилование.
–    Саша всё сделает так, шо она сама даст.
–    Как?
–    А я откуда знаю? Придумает что-нибудь. Ты шо думаешь, первый раз?
–    А как я с ней после этого разговаривать буду?
–    Никак. Выебешь и до свиданья. Шо мало тёлок в Киеве?
–    Так, а если и эти пацаны захотят?
–    Ну, иди расскажи, конечно захотят.
–    Так шо, в твоей комнате?
–    Да.
–    А скоро?
–    Через шестнадцать минут сорок четыре секунды.
Славик снова берёт кубики в руку, трясёт, но не бросает. Смотрит на часы.
–    Блядь, я, наверное, не буду, мне домой уже надо идти.
–    А сколько времени?
–    Без двадцати девять.
–    Как хочешь. Давай только дошпилим. Ходи, в последний раз у тебя было три-пять. Давай кубики.
Малой берёт у Славика кубики, ждёт пока Славик походит, бросает кубики, выпадает дубль шесть-шесть.
–    О, блядь, охуеть.
–    Ну ты и сволочь, Антон.
–    Чего?
–    Ничего. И Саша…
–    Вася, он бы её по любому выебал, а так и нам достанется.
–    А нахуя ему это надо?
–    Ему до пизды, понимаешь. Просто пацан узнал, шо она тебя тоже замолаживала и предложил проучить.
–    Так, а как он это хочет сделать?
–    Ты заебал, откуда я знаю? Мне лично похуй. Тем более, шо это ещё неизвестно, может нихуя и не получится.
–    А если получится?
–    Заебись. Я уже давно не трахался.
–    А если она в мусарню пойдет?
–    Не пойдет. Саша гондоны даст. Та даже если без гондона, её ж пиздить никто не будет. По умному всё сделаем. Я думаю ей даже по тяге будет. А хули? Охуенно выебут. Надо же мороженное отрабатывать, правильно?
–    Так а шо, все вместе?
–    Ты шо гонишь, по очереди. Но Саша первый по любому.
–    А ты?
–    Мне похуй.
Шаман берёт кубики, бросает, ходит.
–    Тогда я вторым.
–    Ты ж хотел уже домой идти.
–    Позвоню, скажу, шо позже приду. Они ж не знают, где я. Скажу, шо одноклассника встретил. А где у тебя телефон?
–    Телефона нет. Миша недавно по синьке разбил.
–    А как же вы без телефона живете?
–    Он хочет хороший купить. Панасоник.
–    Тогда на улицу, наверное, надо идти.
–    Идём. Карточка есть?
–    Не, фонарь. А у тебя есть?
–    Есть, пошли.
Малой и Шаман встают и таким же путем пробираются к выходу.
–    Вы куда, Малой? – остановив за руку Малого, спрашивает Саша.
–    Пойдём на улицу, просвежимся немного.
–    Пацаны уже курить щас будут.
–    Та с нас хватит, – улыбаясь говорит Малой.
–    Слышь, Малой, а магнитофон у вас есть?
–    На кухне, – отвечает Малой и идёт дальше.
Шаман отрывается от созерцания Катиных волос, стянутых на затылке тугим узлом и следует за Малым, мимо Саши, а затем мимо Кати, вроде бы беззаботно болтающей с Ирой. Ира подымает глаза на Шамана и тут же отводит их, затем поворачивает голову к Мише, пытаясь избавиться от неприятного чувства вызванного прямым обвиняющим взглядом. Ира была просто симпатичной девушкой, к тому же гораздо старше Кати, поэтому частично она была на стороне Шамана, но она была прежде всего женщиной, и поэтому в душе радовалась, что мужской пол хоть немного, но унизили.

Через несколько минут после ухода Малого и Шамана, водка наконец-то заканчивается.
–    Так шо, пацаны, курим ганджубас? – предлагает уже начинающий нервничать Лысый.
–    Давай.
–    А где буль, Миша?
–    На балконе.
–    Так шо, туда все идём?
–    Та неси сюда. В коробке в углу там.
–    А колпак есть?
–    Должен быть. Если Малой не спёр.
Лысый приносит водный бульбулятор, сделанный из двухлитровой и полтаралитровой бутылок, наполненный вонючей коричневой водой, и ставит его на стол. Заметив, что полтаралитровая бутылка почти чёрная от смол, он с улыбкой говорит:
–    Ого, так если шо, ещё и смолами догонимся.
Миша ничего не говорит, вместо него Лысому даёт отпор Валера, Мишин друг детства.
–    Шо, тебе мало плана, Лысый?
–    Та это я так, шучу. Так шо, как будем курить?
–    Курите вчетвером вон с Сашей, а потом мы.
–    Я не буду.
–    Чего? Хапани баночку, нормальный план.
–    Та не, не хочу.
–    Та баночку, раскумаришься.
–    Та нет, Миша. Когда я хочу, я курю. Идём на кухню сигареты покурим.
Саша и Катя выходят из зала. Лысый достаёт из кармана рубашки пакет, разворачивает его, насыпает щепотку в колпак, затем прикручивает колпак на бульбулятор, поджигает план и поднимает бутылку вверх, вытягивая дым. Когда тление в колпаке прекращается, откручивает его и кладет на стол.
–    Юрчик, давай.
Юра встаёт с дивана и с бульканьем вытягивает из бутылки дым; подержав его несколько секунд в легких, чтобы осело побольше яда, выдыхает остатки и, недолго покашляв, садится на место. Выбив пепел из колпака на тарелку, Лысый мутит следующую банку. Не дожидаясь приглашения, Сало встаёт и принимает свою дозу таким же образом. Лысый мутит банку себе, но в отличие от Юры и Валеры, он опускает бутылку по мере того как дым заполняет его легкие. Выдохнув, жиденькую струйку, Лысый выбивает пепел из колпака на тарелку, проверяет на свет дырки. Убедившись, что все дырки колпака забиты смолами, Лысый откалывает от футболки английскую булавку, чистит колпак и кладет её на стол.
–    Шо, ещё по одной?
–    Можна.
–    Зацепило уже?
–    Есть немного.
–    Так шо, до коматоза курим?
–    А хули? Мути ещё по одной, потом посмотрим.
Лысый мутит всем ещё по одной банке.
–    Ну как, хватит?
–    Я всё.
–    Я тоже.
–    А я ещё одну хапану.
Лысый снова чистит колпак, мутит себе банку, хапает.
–    Передавайте на ту сторону.
Бульбулятор, развернутый пакет, тарелочка с пеплом, колпаком и булавкой переходят по рукам к Мише. Миша чистит колпак, мутит банку Валере, затем Вадику, мутит ещё одну и предлагает Ире. Ира хапает банку до половины и начинает кашлять.
–    Фу… не… я всё.
–    Дохапывай, децл остался.
–    Не. Всё. Я не буду.
–    Дохапай, Ира.
–    Та всё, мне хватит.
Лицо Иры вокруг рта начинает дергаться мелкой дрожью и на поверхность, после недолгой борьбы, выступает улыбка. Ира бросает взгляд на Мишу, опускает глаза, закрывает на мгновение лицо ладонями и наклоняется всем телом немного вниз, к столу.
–    Точно хватит?
Ира отрывает голову от рук и, улыбаясь во весь рот, выплёвывает в воздух короткое «да» и снова прячет в ладонях маску Гуимплена. Миша докуривает банку, чистит колпак и мутит всем ещё по одной.
–    Ну шо, ещё кому-то?
–    Не, хватит.
–    Ира, хапанёшь, ещё баночку?
Ира, сидевшая всё это время наклонившись вперёд и закрыв лицо руками, не меняя позы, выдавливает сквозь руки:
–    Чего вы мне не сказали… что такое будет…
–    Ого, она, шо, ещё, ни, разу, не, курила?
–    Со мной ––––––––– ни разу. Вообще, говорила, шо, курила.
–    Дикагана, наверное, а тут, блядь, культура, нахуй, яд, блядь. Ох, блядь, вот это меня накрыло, сука, ёб твою мать.
–    Блядь, пацаны, сука, ого, вот это меня накрыло, блядь, сука, ого, блядь, нихуя себе, блядь, пиздец.
Валера хватает себя за голову обеими руками и начинает проверку поверхности в поисках углов и выступов, полагая, очевидно, что верхняя часть черепушки съехала вперёд. Он начинает качаться всем телом вперёд-назад, беспокойно пересаживается, левая его нога нервно отбивает известное только ему па чечётки, тогда как правая застыла без единого движения. Лысый, спокойно сидевший всё это время наблюдая сквозь щёлочки глаз за процессом употребления ганджубаса, подаёт глухой слабый голос:
–    Крыша хлопает в ладоши, всем спасибо – план хороший.
–    Ой, блядь, хороший, сука, вот это, сука, хороший, пиздец, блядь, ёбанный в рот, вот это сука меня порвало, охуеть, – продолжает свое повествование Валера.
–    Ты давно курил?
–    Та давно уже, блядь, сука, ебануться, ого, блядь, пацаны, сука…
–    Сколько дней?
–    Шо…
–    Сколько дней не курил?
–    Неделю, ёб твою мать, ого, сука…
–    Тогда, понятно.
–    Ааа тььььеэээээбьььььяааааа шо, не прёёёт, Лысый?
–    Ты шо, гонишь, тоже, блядь, нехуёво так ебашит.
–    А ты шо, наркоман? Живой ещё?
–    Блядь, пиздец, вот это я завтыкал. Фух, блядь, смотрю, короче, нахуй, на потолок. Прикинь тема такая: вон видишь, блядь, мухи около лампы тусуются, так я втыкнул, блядь, шо они, короче, вторяки в плафон собирают и, короче, через проводок под штукатуркой долбят.
–    А шо, блядь, нехуй делать. Кальянчик себе такой замутили, и, блядь, раскумариваются.
–    Блядь, так им же щас пиздец будет, яда нахапаются, короче, и пиздец им.
–    Ну, блядь. Они же маленькие, а в плафон вторяков там немеряно набралось.
–    Блядь, вот это их щас порвёт.
–    Смотри, а они как раз над бульбиком сидят.
–    Ого, там такие вторяки нехуёвые.
–    Прикинь, а если они щас падать будут. Миша. Миша.
–    Шо такое?
–    Щас в бульбик мухи падать будут, отодвинь его в сторону.
–    Шо вы исполняете какие мууухи… 
–    Вон над тобой, посмотри.
–    Вы шо гоните, какие нахуй мухи…
–    Ну, блядь, посмотри над бульбиком, около плафона.
Миша медленно поднимает голову, смотрит на потолок, смотрит на потолок, смотрит, смотрит, смотрит, поц, смотрит, и смотрит. Вася, блядь, сколько можно уже смотреть, заебал, расчехляйся давай.
–    Та то не мухи, блядь, то я комаров лупил, так, блядь, следы пооставались.
–    Та мухи. Они, короче, вторяками раскумариваются.
–    Видишь, сели и пиздец, не могут даже дальше отползти.
–    Шо вы чешите, демоны. Я вам говорю, то я комаров полотенцем ебашил.
–    А ты встань на стул, посмотри, блядь, нам сбоку тут мухи видно.
–    Ну, блядь. Вон, блядь, лапки, нахуй, голова. Она, короче, в потолок уцепилась и в коматозе такая, блядь, сидит.
–    Блядь, шо вы исполняете, никакие то не мухи.
–    Да, блядь, мухи уже никакие.
–    А ты встань, посмотри.
–    Если б я мог, встал бы, блядь, давно уже. Заебали со своими мухами, короче.
–    Не, ну то мухи, скажи.
–    Ну, блядь, я тоже вижу.
–    А прикинь, их щас попустит и на хавчик пробьёт.
–    Ну, блядь, и до говна как дорвутся, прикинь, сядут так и давай говно точить.
–    Ого, блядь, это они убитыми столько могут сожрать.
–    Ну, блядь, такую кучку нехилую.
–    А ты прикинь, какие они полезные. Если б не они то, блядь, прикинь, сколько б на улицах говна валялось.
–    Ну, это ж в Киеве собак выгуливают немеряно, и выводят же только посрать в основном.
–    И люди тоже срут иногда.
–    Они постоянно срут, Вася.
–    Я имею в виду на улицах, Вася.
–    Шо вы исполняте, пацаны. Вы шо думаете, на улицах говна не видно из-за того, шо его мухи жрут?
–    А шо нет? Их же, блядь, миллионы, нахуй, миллиарды.
–    Не сразу, конечно, ну, блядь, за пару дней штук десять таких мух собачью кучку заточат нехуй делать.
–    Ну, блядь, а если ещё и мухи-планокуры, так вообще за день.
–    Блядь, нашли вообще о чём говорить.
–    Пиздец, пацаны, говно вообще дворники убирают.
–    Убирают, конечно, ну, блядь, а шо скажешь мухи его не жрут?
–    Блядь, пацаны, вы заебали уже со своими мухами, это пиздец просто. Поговорите про шо-нибудь другое. Ира, шо случилось?
–    Блин чего ты мне не сказал шо такое будет.
–    Откуда ж я знал, шо ты дичку до этого долбила. Ты шо, нормального плана не пробовала?
–    Такого… нет. Блин, мне так плохо. Тут такой свет мрачный.
–    Идём, тогда на кухню, там поярче.
–    Идём.
–    Вставай тогда.
–    Не могу.
–    А ты подумай, шо ты очень, очень, очень хочешь встать и пойти.
–    Не могу… Помоги мне, Миша, мне тут плохо.
–    Блядь, мне самому тяжело.
–    Идём на кухню, Миша. Пожалуста.
–    Ох, ёб твою мать.
Миша с трудом встаёт, стоит несколько секунд молча, держась руками за стол.
–    Ого, нихуя себе.
–    Миша, ты меня любишь?
–    Ох, блин, нашла время спрашивать.
–    Ты меня не любишь, Миша.
–    Идём, короче, на кухню. Вставай.
Миша берёт одной рукой Иру под локоть и тянет вверх.
–    Я не хочу на кухню.
–    Вставай давай, Ира, там попустишься.
–    Я не хочу никуда идти.
–    Вставай, ты хочешь идти на кухню, там яркий свет, вставай, Ира.
–    Я не могу идти на кухню.
–    Вставай, Ира. Ты можешь, Ира, вставай.
–    Там Саша и Катя.
–    Ну и что, там есть ещё место. Сядешь там, попустишься, водички попьёшь.
–    Они там трахаются. Мы не можем туда идти.
–    Та они уже давно в моей комнате. Вставай, Ира.
–    Мы не можем туда идти. Мы им будем мешать.
–    Они в моей комнате, Ира. Ну, пожалуста, встань, я тебя доведу.
–    Пусть они закроют глаза.
–    Кто, Ира?
–    Все.
–    Та им всё равно, они такие же самые сейчас.
–    Пусть они закроют глаза, тогда я встану.
–    Ох, блядь, пиздец. Пацаны, закройте на минуту глаза. Мы щас выйдем, откроете.
–    Блядь, Миша, я и так почти в памораках.
–    Ну, не в падло, на минуту. Я потом вам пиво принесу.
–    Та ты с ней там и останешься.
–    Отвечаю, пацаны. Отведу её и принесу пиво, двухлитровую бутылку, не в падло, пацаны.
–    Ой, блядь, пиздец, меня так штырит, сука.
–    Ира, вставай, они закрыли глаза.
–    Я тебе не верю, ты меня не любишь.
–    Посмотри сама, Ира. Подыми голову, Ира. Видишь, они все закрыли глаза.
–    Они подглядывают.
–    Ира, я уже не могу так стоять, идём быстрее на кухню.
–    Они подглядывают.
Вдруг Сало, сидевший в позе индийского йога, начинает хохотать, качаться, тереть глаза руками. Все открывают глаза, смотрят на него и сами потихоньку начинают смеяться.
–    Блядь, пацаны, я не могу. Блядь, это пиздец. Ох, пиздец, я в шоке. Я короче представил эту картину, как оно со стороны смотрится, это пиздец. Сидят, блядь, пять наркоманов, нахуй, с закрытыми глазами и ждут, пока она выйдет. Пиздец, я как представил, это пиздец просто.
–    В натуре, блядь, такой идиотизм.
–    Давайте на неё, короче, лучше все смотреть, она тогда, блядь, быстрее смотается.
Все дружно уставились на Иру и, улыбаясь, хмыкая и гогоча, начинают обсуждать, как она выглядит убитой.
–    Блядь, посмотри на её глаза. Вот это она убитая, пиздец.
–    Её, короче, порвало. Она просто не может встать.
–    А какой у неё нос!
–    Ёб твою мать, а я не замечал. Это пиздец просто, такой огромный нос.
–    Суки, блядь, наркоманы, суки…
–    А уши, посмотри, чебурашка, нахуй!
–    А шея, сука, как у цапли, пиздец. Вот это уёбище.
–    Суки, наркоманы, гады.
–    Ира, идём, короче, они щас тебя тут заклюют. Будешь потом плакать.
У Иры уже на глаза наворачиваются слезы, она почти кричит:
–    Наркоманы, гады, подонки, я вас ненавижу!
–    Фу, блядь. Смотри, как она слюной плюется, шо верблюдица, нахуй.
–    Всё, Ира, вставай.
–    Суки, подонки…
–    Блядь, она, наверное, в зоопарке родилась.
Ира начинает плакать, но встаёт. Миша обхватывает её за талию, они выходят из зала и бредут на кухню, где сам себе что-то напевает магнитофон. Ира садится, Миша наливает ей в чашку пиво, пьёт сам. Затем достаёт из холодильника бутылку и выходит, Ира переползает по седушке на другую сторону уголка. Берёт чашку, пьёт маленькими глоточками, кривиться, но пьёт до конца.
–    Фу… горькое какое.
Через минуту Миша возвращается, наливает себе в чашку пиво, садиться напротив Иры, достаёт пачку Бонда, закуривает и бросает пачку на стол.
–    Ну шо, тут лучше?
–    Да. Такое галимое пиво. Гадость, фу. Как ты его пьёшь?
–    Нормальное пиво.
Помолчав немного, Ира продолжает разговор:
–    Это шо вы так постоянно накуриваетесь?
–    Да.
–    Наркоманы… вонючие.
–    Ну и что.
Некоторое время они молчат.
–    Ты же меня не любишь, Миша.
–    Я тебе никогда ничего такого и не говорил.
–    Просто трахал и всё?
–    А шо ты ещё хотела? Цветочки, свидания при луне, письма, да? Романтику, да?
–    Да, хотела. А тебе всё равно, что я, что-о ещё кто-то, главное, шоб было куда спускать.
–    А шо ты думала? В моём возрасте дрочить стыдно уже, даже перед самим собой.
–    А я тебя любила…
–    Та ты шо.
–    Да, просто так вот любила.
–    А теперь вдруг перестала, прозрела, да?
–    Я думала, ты хороший, добрый, а ты такой же как и все.
–    Старая песня. Давай шо-нибудь пооригинальнее.
–    Ты, наверное, и не знаешь, как это можно любить.
–    Знаю, чего, в школе проходили. «Евгений Онегин», «Анна Каренина», «Руслан и Людмила», «Аленький цветочек», «Белоснежка и семь гномов». Шо ещё? А. «Чебурашка и крокодил Гена».
–    Смешно, конечно, да.
–    А шо ты хочешь, чтоб я плакал, встал на колени: «Прости, извини, любимая, ты меня любила, а я тебя просто трахал. Больше такого не повторится, честное слово».
Ира снова начинает плакать.
–    Сволочь… ещё издевается… наркоман вонючий…
Некоторое время слышно только бормотание магнитофона и всхлипывание Иры, которая, не вытирая слез, смотрит невидящим взглядом в стол. Миша пьёт пиво, курит и тоже думает о чём-то своём.
–    Хочешь расскажу, что такое для меня любовь?
–    Мне… это уже… не интересно…
–    Ну, тогда я просто подумаю вслух. Самый главный признак того, что человек любит это то, что он постоянно думает о своей любви, то есть о человеке, которого любит. Когда он рядом, время пролетает, его просто нет. Время начинается, когда они расстаются. Влюбленный постоянно вспоминает о прошедшей встрече, проигрывает по сто раз в голове каждое слово, каждое движение. Он мечтает о новой встрече, он изводится в ожидании. Ему плохо, если эта встреча откладывается. В каждом слове для него появляются новые значения. Он нервничает, беспокоится. Что бы он не делал, не думал, всё так или иначе вызывает ассоциации и воспоминания о ней или о нём. Он готов отдать всё, чтобы увидится снова, хотя бы на секунду, на миг, понимаешь? Они всегда рядом, даже поодиночке, они присутствуют постоянно в голове, в мозгах, в сердце друг у друга.
–    Я всегда… думаю только о тебе.
–    А я нет. Ты рядом – хорошо, тебя нет – я не замечаю этого, понимаешь? Я вспоминаю о тебе, только если ты появляешься или звонишь, или когда я рассказываю о тебе своим друзьям… или когда приспичит потрахаться. И всё понимаешь?
–    Но я же тебя люблю.
–    Ну и что? Ты хотела быть со мной и была.
–    Так ты меня обманывал всё время.
–    Блин, ну как я тебя обманывал? Я тебе хоть раз говорил что-нибудь такое?
–    Ты себя вел так.
–    Как?
–    Как будто тебе не всё равно.
–    Мне не всё равно. Ты мне нужна, пойми. И не только для того, чтобы спускать. Но если ты уйдёшь сейчас, будет другая, и я буду относиться к ней точно так же.
В этот момент на кухню заходят Малой и Шаман. Увидев Иру в слезах, не рядом с Мишей, а напротив, оба удивляются, но тем не менее остаются на кухне.
–    А где Саша?
–    Не знаю.
–    Он в зале?
–    Нет.
–    А вы чего здесь сидите? Курили уже?
–    Да. Идите в зал, Малой.
–    Щас пойдём. И Ира курила?
–    Шо не заметно?
–    Заметно. Сколько ты хапанула?
–    Пол банки, – отвечает за неё Миша.
–    Ого, хотел бы я, шоб меня так рвало от пол банки.
–    Блядь, Малой, идите в зал потусуйтесь.
–    Мы мороженное купили. Будешь хавать?
–    Идите там похавайте, Малой.
–    Так всего три пачки осталось. В шоколаде, с орешками. Мы по две уже заточили. Будешь?
–    Я… буду, – подаёт голос Ира.
–    О, вот это другое дело.
Малой достаёт из кулечка пачку мороженного и протягивает Ире.
–    Оно как раз нормальное, не разлазится.
Всхлипывая и икая, Ира разрывает целлофановую упаковку и откусывает маленький кусочек.
–    Хо… холодное.
Все трое смотрят некоторое время, как она ест мороженное, не отрывая от него взгляда и облизывая солёные губы.
–    Давай и мне тогда.
Малой достаёт пачку Мише.
–    А чего так мало купили?
–    Денег фонарь.
–    Сигарет ещё купили.
–    Хорошо. Идите, Малой.
Малой кладет последнюю пачку в холодильник.
–    Я на верхнюю полку положил.
–    Хорошо.

Шаман и Малой выходят в коридор и как раз натыкаются на Сашу.
–    О, пацаны, как раз в тему.
–    Не иди туда, там Миша с Ирой.
–    Ну шо, всё нормально. Я уже свою палку кинул.
–    А где вы?
–    В ванной. Она щас, короче, там парится. Так шо? Есть желание поучаствовать?
–    Есть. А шо будем делать?
–    Короче, я щас захожу туда и выношу её вещи, потом объясняю ей ситуацию. Ну и всё, тогда уже кто-то из вас заходит.
–    Шаман первый хочет.
–    Вообще лучше, чтоб ты первый пошёл.
–    Чего?
–    Ты её лучше знаешь.
–    Та какая разница.
–    Ну, смотри, мне всё равно. Ну шо? Я пошёл.
–    Санёк, подожди, а у тебя презики ещё есть?
–    Есть. На.
Саша подходит к ванной и тихонько стучит. Через секунду дверь открывается, он заходит и закрывает за собой дверь.
–    О, уже набралось. А чего ты? Ложись, расслабься.
Катя послушно откидывается назад и ложится головой на полотенце, опустив руки в воду, а Саша присаживается на край ванной.
–    А ты пиво не принёс?
–    Да там шо-то Миша с Ирой на кухне разговаривают. Щас пойду ещё раз. Нормальная водичка?
–    Ты что, так приятно. Может всё-таки пойдём куда-нибудь отсюда. Тут столько народу висит.
–    Та ничего страшного. Шо они не люди?
–    Чего ты на меня так смотришь?
–    Ничего. Ладно, я щас приду.
Миша встаёт, открывает защёлку, приоткрывает дверь, чтобы выйти, потом, как будто вспомнив что-то, поворачивается к Кате спиной, берёт кучку её вещей, приоткрывает дверь, выкидывает их в коридор и закрывает дверь.
–    Саша! Что ты делаешь?
–    Ничего, успокойся.
–    Зачем ты выкинул мои вещи?
–    Ложись, успокойся, щас всё объясню.
Саша садится снова на край ванной и давит ей не сильно в грудь, чтобы она легла на полотенце.
–    Саша, что ты хочешь со мной сделать?
–    Ничего, ложись, расслабься.
–    Ты плохое что-то хочешь сделать.
–    Успокойся, лежи. Я щас всё объясню. Лежи. Успокоилась?
–    Да. Саша…
–    Блин, ну полежи ты спокойно две минуты. Щас всё объясню. Всё? Нормально?
–    Да.
–    В общем так, наши планы немножко поменялись. Объясняю ситуацию. В квартире сейчас находится десяток голодных, пьяных и убитых па-пацанов. Миша с Ирой пошли на улицу погулять. Папаша дрыхнет. В компании есть одна девочка, которая раздаёт направо и налево, главное чтобы ей была с этого какая-то выгода. Вариант первый. Все десять пацанов пользуются девочкой, она становится инвалидом, не сможет никогда иметь детей, не исключены так же и другие телесные повреждения. Вариант второй.
–    Саша, что ты…
–    Дослушай, пожалуйста, до конца. Вариант второй. Только трое пацанов пользуются девочкой, она отделывается легким испугом и отправляется домой проспаться и забыть эту историю. Вариант третий. Никто не пользуется девочкой, она спокойно отправляется домой, но без одежды. Какой вариант нравится тебе больше всего?
–    Как ты можешь, Саша? Я же… мы же…
–    А так же «ты же, вы же, они же» и так далее и тому подобное. Меня это не интересует. Какой вариант ты выбираешь?
–    Никакой.
–    Значит, идёшь отсюда домой голой?
–    Нет, ты принесёшь мне сейчас мои вещи.
–    Во-первых, я не знаю, где они уже. Во-вторых, если я отсюда выхожу, заходит следующий, за ним ещё один и так пока все не устанут.
–    Я щас закричу.
–    Ты хочешь, чтобы тебе сделали больно?
–    Отдай мои вещи, Саша.
–    Ты шо глухая? Я не знаю где они. Их уже забрали.
–    Тогда я буду сидеть здесь всю ночь.
–    Это вариант номер один.
–    Я заявлю в милицию. Вам всем будет плохо.
–    Почему же, всем будет очень хорошо, кроме тебя. Презервативов хватит, да и ротик у тебя довольно вместительный.
–    Вы все сядете, я вам обещаю.
–    Я не сяду, поверь. У меня батя – мусор.
–    Ну и что. Они все сядут.
–    Сомневаюсь. Мы все сделаем аккуратно.
–    Щас придёт Миша, он вас выгонит.
–    А зачем ему ссориться со мной из-за какой-то морилки?
–    Я не морилка, ты же мне совсем другое только что говорил.
–    Мало ли что я говорил.
–    Миша вас выгонит, он лучше чем вы.
–    Да? Тогда он работу потеряет. Я думаю, ему нужна работа.
–    Он тебя не боится.
–    Нет. Зачем ему меня боятся? Но работу он потеряет. Я просто скажу маме, чтобы его уволили и всё.
–    Ты сволочь, Саша. Как ты можешь со мной так разговаривать?
–    Представь себе, могу. И не только так, ещё хуже могу.
–    Ты же мне такие слова говорил.
–    Хватит. Надоело уже. Решай давай, что ты выбираешь?
–    Ничего я не выберу. Отдай мои вещи, и я пойду домой.
Катя пытается встать, но Саша хватает её рукой за горло и пытается уложить на полотенце.
–    Лежи спокойно.
–    Убери руку, сволочь!
–    Лежи, я сказал.
–    Убери руку, мне больно!
–    Я предупреждал.
–    Ай, убери руку, скотина.
–    Ты хочешь тут утонуть?
Второй рукой Саша хватает её за волосы и давит вниз. Катя начинает задыхаться.
–    Отпусти. Я пойду домой. Отпусти.
–    Я тебя щас ещё и ударю. Лежи спокойно, дура.
–    Ай, сволочь, падлюка, скотина, сволочь, мразь, гад…
Катя начинает плакать, но перестаёт дёргаться.
–    Успокоилась?
–    Скотина, подонок…
–    Спокойно! Всё? Успокоилась?
–    Подонок, я вас всех посажу.
–    Лежать! Шо? Звать всех?
–    Сволочь, гад…
–    Я щас позову.
–    Зови подонок, вы все сядете.
–    Конечно сядем. А как же. А ты сейчас ляжешь или станешь, как тебе скажут, понятно?
–    Мразь, гад…
–    Звать всех? Или только двоих? Думай давай!
–    Скотина, гад, подонок…
–    Так шо, всех или двоих? Говори!
–    Мне всё равно, вы все сядете.
–    Ох, ты заебала, я тебе щас ебало нахуй размажу. Говори давай, сколько звать, всех или двоих?
–    Кого… двоих…
–    Так лучше, начинаешь думать. Так шо, двоих?
–    Даааааа!
–    Молодец, правильный выбор.
Некоторое время Катя молча плачет.
–    Кого… двоих?
–    Малой и друг его. Устраивает?
–    Сволочь, подонки вы все, суки ёбанные, гады.
–    Тихо. Спокойно! Расслабься.
–    Суки ёбанные, подонки…
–    Поплачь. Так. Хорошо. Успокоилась?
–    Подонки…суки…
–    Да лежи ты, блядь, спокойно! Через час уйдёшь. Успокойся уже! Хватит.
–    Гады, сволочи…
–    Всё? Выплакалась?
Катя замолкает и, всхлипывая время от времени, вытирает ладошкой слезы.
–    Отпусти.
–    Успокоилась?
–    Отпусти.
–    Без фокусов, договорились?
–    Да, отпусти.
Миша медленно отпускает Катины волосы и горло. 
–    Хорошо, я щас выхожу, и сюда заходит кто-нибудь из них. Ты делаешь всё, что они скажут. Понятно? Говори, понятно?
–    Да.
–    Успокоилась? Всё?
–    Да.
–    Хорошо. Я выхожу.
Миша встаёт, собирает все полотенца, вытирает кровь на расцарапанной руке, берёт корзину с грязным бельём и выходит.
–    Держите.
–    Шо там такое?
–    Ты её бил?
–    Тихо, не кричите.
–    Шо случилось?
–    Та ничего. Порыпалась немножко, наверное, первый раз. Ничего, всё будет нормально. Не ссыте.
–    Так шо всё нормально?
–    Ты шо её бил?
–    Малой, щас ты идёшь.
–    Так я же…
–    Щас идёт Малой, потом ты, понятно?
–    Да.
–    Короче, так, если будет рыпаться, не держи, понятно?
–    Пусть выбегает. Мы тут будем висеть.
–    Хорошо, ясно.
–    И не раздевайся. Оттарабанил и выходишь, понял?
–    Да.
–    Давай. Не закрывай на эту хуйню.
–    Хорошо.
–    Ну, давай.
–    Ладно. Я пошёл.
Малой улыбается и заходит в ванную. Слышно щелчок закрываемой защёлки.
–    Вот баран, я же сказал не закрывать.
Как будто услышав его слова, Малой щёлкает защёлкой ещё раз. Шаман и Саша подходят ближе, и становятся напротив двери. Слышно бормотание, затем всплески, опять бормотание. Тихо.
–    Всё нормально. Поняла дурочка, шо тут не шутят.
–    Так ты шо её бил?
–    Раз врезал. Хватило. А где вы её шмотки дели?
–    В кладовку засунули.
–    Хорошо. Ну шо, идём покурим пока?
–    А вдруг она выбежит?
–    Не выбежит. Идём. Поставь корзину.
–    А. Да.
Шаман ставит корзину на пол, Саша кладет сверху полотенца.
–    А если кто-то из пацанов будет идти и заглянет?
–    Да, в натуре. Не будем усугублять.
Саша подходит вплотную к двери, стучит и говорит:
–    Малой, закройся. Слышишь, Малой?
–    Да. Щас.
Снова слышно щелчок.
–    Идём. Я уже курить хочу, шо пиздец.
Саша и Шаман выходят в коридор на лестничную клетку. Саша достаёт пачку Парламента, угощает Шамана, берёт себе сигарету, даёт подкурить, сам подкуривает. Некоторое время оба молчат.
–    Так ты её сам… трахнул?
–    Да.
–    Она красивая, скажи?
–    Да, ничего такая, свеженькая. Шо, замолаживала?
–    Ну. Как только увидела, сразу нависать начала.
–    Понравился значит.
–    Хм. Да. Понравился. Она плакала, да?
–    Ничего переживёт. Бабы живучие.
–    А шо ты ей сказал, шо и я тут?
–    Сказал: Малой с другом. Шо, не правильно?
–    Правильно.
–    Как тебя зовут?
–    Славик.
–    А чего тебя Малой Шаманом называет?
–    Та покурили ж сегодня. Такой яд, пиздец просто. Вот там же мы сидели, когда ты пришёл. Меня так накрыло, шо, короче, сидел как шаман бормотал заклинания.
–    Да, план, наверное, неплохой. 
–    Та ты шо, план одуренный. У меня так стоял, думал взорвётся.
–    Бывает и такая хуйня. Главное шоб щас не подкачал, правильно?
–    Да.
–    Трахался уже?
–    Ну так, нет ещё.
–    Не бойся, ничего страшного нету. Ты хочешь, а?
–    Конечно, ты шо.
–    Ещё и девочка такая, да?
–    Ну.
–    Не боись, будет кусаться, радуйся, значит нормально ебёшь.
–    Хм.
–    Ну идём, там постоим.
Они выбрасывают окурки, заходят в квартиру и становятся напротив двери. Несколько минут стоят молча. За дверью слышно недолгое бормотание, затем щелчок и дверь открывается. В коридор выходит Малой, сияя и застегивая на ходу ширинку. Позади в проёме видно Катю, которая стоит около раковины лицом к двери, скрестив ноги и руки и наклонив немного голову, уставившись в упор в лицо Саше. Саша в гляделки играть не любил, поэтому улыбнулся, медленно отвел глаза и толкнул легонько Шамана вперёд.
–    Давай.
Славик заходит в ванную, улыбаясь и оглядываясь на Сашу, закрывает за собой дверь. Слышно бормотание, даже отдельные слова, тона то повышаются, то понижаются.
–    Ого, этот Вася с ней решил разборки устраивать.
–    Стой, Малой, не лезь. Если будет шо-то серьезное, тогда пойдём, подожди.
Бормотание не утихает.
–    От Вася, сказал сразу, блядь, «Раком, сука, становись» и пиздец.
–    Не кипишуй, Малой. Пацан первый раз вообще, наверное ж нервничает. А тут ещё такая ситуация.
–    Та шо тут нервничать, ебать надо сучку, а не лечить.
–    Пусть попиздит, им обоим легче будет.
Малой немного успокаивается, и через минуту бормотание действительно стихает.
–    О, видишь – порядок. А ты говоришь «становись раком». Ты шо всегда с девочками так разговариваешь?
–    А как ещё с ними разговаривать?
–    Нормально. Спокойно. Нежно.
–    Ой, ты тоже её так нежно уебал, вся морда красная… и шея.
–    Ну, иногда это тоже надо. А вообще надо спокойно разговаривать. Меньше бить придётся, понял?
–    Понял.
Постояв немного молча, Малой не выдерживает.
–    Идём покурим.
–    Только что курили.
–    Идём, они там надолго зависли.
–    Ну и что, надо постоять тут, шоб пацаны не залезли.
–    Скажи, шоб закрылся.
–    Малой, у пацана первый раз. Нахуя его щас нервировать? Иди, я постою.
–    Та шо ты за него переживаешь? Выебет, ещё и в рот надаёт, посмотришь.
–    Ты первый раз тоже такой борзый с подругой был?
–    Да, блядь, надавал ей ты шо, по самые гланды.
–    Та не гони, все нервничают первый раз. Ты шо уникальный?
–    Ну. Я правда синий был, блядь, конкретно. Мне было всё просто похуй.
–    И через сколько ты кончил?
–    Минут через двадцать.
–    Да?
–    Ну через десять.
–    Та ты шо.
–    Ну, блядь, какая разница, кончил же. Ещё и в рот потом надавал.
–    Слышишь, Малой, если он щас вдруг выйдет и ты ляпнешь «шо, уже?» или шо-нибудь такого плана, ко мне потом можешь не подходить, понял?
–    Понял. А чего ты за него так заступаешься?
–    Просто. Нормальный пацан. Нахуя его щемить постоянно?
–    Да он Вася, не думает головой совершенно.
–    Ого, так ты ревнуешь.
–    Ты шо, блядь, за голубца меня держишь?
–    Нет, – отвечает Саша, улыбается и переводит взгляд на дверь.
–    Та нахуя она мне надо. Сучка такая, тварь.
Саша продолжает молча улыбаться.
–    Я пошёл курить, короче.
–    Давай.
Малой выходит в коридор, закуривает около дверей лифта.
–    От пидарас, сука.
Подходит ближе к лифту, начинает палить зажигалкой кнопку вызова, потом со всей силы лупит ногою в двери.
–    Сука, пидар голимый. Мажор, блядь. Сука. Вася, нахуй.
Немного успокоившись, Малой идёт на лестничную клетку, садится на ступеньки, нервно стряхивая каждую секунду пепел, курит.
–    Пидарас голимый, сука.
Докурив сигарету, подкуривает следующую, вздыхает выдыхая уже еле различимое:
–    Мажор голимый.
Докурив до конца и эту сигарету, возвращается в квартиру.
–    Шо, они ещё там?
–    Да, а ты куда-то спешишь?
–    Спешу. Ещё раз хочу выебать.
–    Хватит, Малой. Попарил же.
–    Та с гондоном хуйня такая, блядь.
–    Ну, блядь, поебался же. Всё. Будет уже о чём вспомнить. Хватит, шо занадто, то не здраво.
За дверью слышно всплеск, потом ещё один, через несколько секунд начинается монотонное хлюпанье.
–    Ого, они там шо, блядь, в воде ебутся?
–    Похоже, шо да.
–    Ну скажи, блядь, теперь, шо это не Вася.
–    Чего? Молодец, в воде охуенно трахаться.
–    Блядь, ты же сам говорил не раздеваться.
–    Так шо, ты щас зайдёшь, скажешь ему одеваться?
–    Понятно, короче. Я пошёл на кухню.
–    Давай.
Малой идёт в кухню, где Ира уже целуется с Мишей, сидя у него на коленях.
–    О, блядь, и тут голубки. Охуеть.
–    Малой, иди погуляй.
–    Иду.
Малой подходит к холодильнику, достаёт мороженное, разворачивает его, кусает и задумчиво жует, прислонившись к разделочному столу.
–    Малой, ты шо, не слышал? Иди гуляй.
–    Я в своей квартире, ёбанный в рот! Я могу спокойно посидеть на кухне, похавать мороженное или нет?!
–    Чего ты так нервничаешь? – подаёт голос Ира.
–    Та заебали вы меня уже все, блядь, понимаешь?! За-е-ба-ли! Понятно?!
Он швыряет мороженное в раковину и вылетает из кухни.
–    Малой, ты шо…
Окончания предложения Антон уже не слышал, так как из прихожей тут же выбежал в коридор, не оглянувшись даже в сторону ванной и хлопнув при этом со всей дури входной дверью.
–    Заебали, суки, блядь. Все, нахуй. Да Пошли Вы Все На Хуй.
Он почти ударил по кнопке вызова лифта, затем нажал ещё раз, подержал.
–    Давай, блядь, сука, едь уже, нахуй.
Где-то внизу, послышался вздох, и с монотонным гудением кабина двинулась к Антону. Побегав нервно по коридору, Антон дождался таки пока лифт вскарабкается к нему, и как только кабина стала раздвигать свои потные блестящие губы, ворвался внутрь дряхлого влагалища и стал тыкать большим пальцем на кнопку первого этажа. Губы не спеша сомкнулись, окутав одинокий сперматозоид жизни мраком небытия. Антон отошёл вглубь кабины, но по видимому он случайно нажал на кнопку «стоп», и лифт так и остался стоять.
Антон подскочил к панели и стал бешено лупить кулаком по всем кнопкам, пнул их пару раз ногой, а затем, уже совсем потеряв над собой контроль, начал прыгать, высоко поджимая ноги и со всей силы приземляясь и толкая пол. По щекам у него уже давно текли слез, он не сдерживал даже всхлипывания, яростно шморкая носом и сглатывая слюну.
–    Едь, сука, едь!
–    Боже, милосердный, разреши мне сегодня умереть. Господи, спаси меня от этих мучений и дай упокоиться в твоей небесной благодати. Боже, я прошу тебя, сделай так, чтобы оборвались эти канаты. Боже, я хочу, хочу, хочу умереть! Господи, помилуй меня и избавь от этих мук. Я слаб, я стар, я устал. Боже, как я устал. Господи, я умоляю тебя, Господи, сделай так, чтобы я умер, навсегда. Я прошу тебя, Господи! Я молю тебя, Господи, дай мне умереть сегодня, сейчас. Пожалуйста, Господи!
Но Господь Бог, видимо, отдыхал в этот момент в своей небесной опочивальне, развлекаясь с каким-нибудь ангелочком и в порыве страсти не удостоил жалкого старика своим слухом, и посему… и поэтому канаты выдержали неистовство неразделенной любви.
Задыхаясь и кашляя, Антон упал в последний раз на пол и так и остался сидеть, глотая вязкую соленую слюну и рывками вытирая льющиеся потоками слезы. Из-за рези в легких и горле он не мог зарыдать во весь голос, по девичьи, поэтому по волчьи подвывал, нарушая свою скорбную песнь всхлипываниями и сморканьем. Но и вой вскоре стал постепенно стихать, всхлипывания стали короче, сморкание суше. Через несколько минут в кабинке воцарилась тишина.
Он сидел на полу широко раскинув худые безволосые ноги в серых с чёрной, местами протертой до белого подошвой, кроссовках. Одна его рука покоилась на полу, прикрыв старый затоптанный окурок и скомканный автобусный билетик, другая, частично прислоненная к стенке, – на бедре. Голова его наклонилась набок, найдя опору в обгорелой лакированной фанере. Глаза закрыты. Он спал. Ровное дыхание покоренного судьбой тела, прерывалось время от времени затерявшимися где-то в недрах непокоренной души мелкими всхлипываниями и вздохами.

Они сидели на берегу моря. Ночь, жёлтая луна и мириады звёзд. Они сидели молча. Вдвоём. Отчаявшись поглотить это незаконное счастье, море устало шлепало губами по круглым камешкам, сплёвывая в бессильной злобе жиденькую пенку. Они сидели, положив головы на колени перехваченные руками, и смотрели на чёрную с серой каёмкой воду. Ни одного постороннего звука, только море. Ни одной «дружеской» свечи, только небо. Двое. Камни. Звёзды.
Он зашевелился, распрямил плечи, потянулся, упёрся руками в камешки позади себя, вытянул ноги и окунул ступни в воду. Проводив взглядом сгорающий метеорит, закрыл глаза и лёг на спину, раскинув руки. Через мгновение он почувствовал тяжесть её головы на своём плече. Он был спокоен, он был счастлив.

–    Ты шо охуел, Малой?!
Дверь туалета задребезжала под яростными ударами здоровенных кулаков. Антон дернулся, вскинул голову. Он сидел в кромешной тьме в тесной каморке, на твердой седушке унитаза, прислонившись плечом к стене. Отпрянув от стены, Антон стал вспоминать, где он и что он тут делает. Ему на помощь пришёл Миша, устроив светомузыку, включая и выключая жёлтый тусклый свет.
–    Вылазь, долбоёб, блядь! Уже, блядь, половина шестого. Хватит дрочить!
В освещаемой яркими вспышками обстановке Антон смог различить дверь, увешанную культуристами и рэп-исполнителями, голубые кафельные стенки вокруг и журнал «Вне закона», валяющийся на полу. До его сознания дошла наконец-то мысль, что он дома, в своей квартире, а в дверь колотит старший брат Миша, который ещё час назад просил сходить за пивом.
–    Ща… – откашлявшись и смочив кое-как чуть влажным языком сухие потрескавшиеся губы, Антон наконец смог выдавить: – Щас выхожу уже.
–    Ты уже, блядь, час, нахуй, вылазишь!
–    Уже всё, точно выхожу. Включи свет.
–    Блядь, час в параше просидеть, ебануться! В ванной дрочить надо, долбоёбина.
–    Да я заснул! Чего ты кричишь?
–    Та заебал ты уже! Шо не попросишь, блядь, всё через жопу делаешь.
Антон распрямил затёкшие ноги, помассажировал их под коленками, встал, выпрямился, почесал отсиженный зад.
–    Иду уже. Не напрягай.
–    Ну ты, блядь, дождёшься когда-нибудь. Сиди, блядь, уже Вася, я сам схожу.
Антон не стал его останавливать, он помассажировал ещё ноги, подрыгал ими, почесал ещё зад, размял спину, затем подтянул трусы и штаны, спустил для порядка воду, поднял журнал и вышел из туалета, как раз когда брат захлопнул за собой входную дверь. Выключив свет в туалете, Антон постоял в прихожей, повтыкал в зеркало; увидев наконец себя, подошёл ближе.
Глазки конечно же были ещё красные, веки подпухшие, лицо пожмяканное с отпечатком узора плитки на одной щеке. Нафтизина в кармане не было. 
Антон двинулся на кухню, но вспомнил, что сейчас только начало июня и яблок ждать ещё долго, поэтому остановился. Постоял ещё немного втыкая в коричневую дорожку, очнулся, побрёл на чуть согнутых ногах в свою комнату и упал там на кровать. Повтыкав несколько секунд в потолок, привстал, включил радио и улегся опять.
Море, обнимет, закопает в песке.
Закинут рыболовы лески…

2001 год, Поладич Евгений Дмитриевич.